суббота, 17 марта 2012 г.

ТРЕТИЙ КУСОК

ЧАС ПЯТЫЙ
***
Вернувшись в город, Мади аль-Мехмет первым делом отмылся, вознес молитву Аллаху, затем надел свой лучший камзол, новую шляпу, приторочил к поясу шпагу – взамен отнятой монахами – и потребовал у магистрата созыва Совета старейшин.
-    Сегодня король переполнил чашу моего терпения, - прямо сказал городской судья оцепеневшему Совету.
-    И что ты собираешься делать? – выдавил уже знающий о происшедшем глава Совета, - мстить?
-    Нет, - покачал головой Мади, - я собираюсь воспользоваться дарованными нам от наших предков конституциями фуэрос – в полной мере.
Старейшины настороженно переглянулись.
-    Что ты имеешь ввиду?
-    Я объявляю королю войну, - внятно произнес Мади, - в полном соответствии с законом, как нарушившему присягу.
-    Но Папа освободил короля от присяги, - осторожно напомнил глава Совета.
Мади горько усмехнулся.
-    Стыдитесь, сеньоры… Не мне вам объяснять, что король давал присягу не Папе, а Кортесу, и только Кортес может от нее освободить.
Уже через час весь город знал, что Мади аль-Мехмед объявил войну и ушел в горы – собирать своих сарацин для борьбы с Папой и Короной. И находились такие, кто жалел, что не может уйти вместе с ним.
***
Беглецы – все семеро – шли всю ночь, молча, не останавливаясь даже для короткого отдыха. Здесь никому не надо было объяснять, что их ждет в случае поимки. А поутру Кристобаль самоуверенно остановил проезжавшую тюремную карету, и они, перерезав альгуасилов, дальше уже ехали с комфортом.
-    Что делать будешь, Амир, - поверив, что худшее позади, спросил Бруно.
-    Отца навещу, - серьезно ответил сосед, - мне вчера сон плохой приснился.
-    А ты, Кристобаль? – повернулся Бруно к товарищу по инквизиторскому несчастью.
-    Да, то же самое делать и буду, - усмехнулся тот.
-    Что – то же самое? – не понял Бруно.
-    Да, деньги собирать… что же еще, - рассмеялся Кристобаль. – Сейчас самое время. Кстати, не хочешь в товарищи?
Бруно удивился. Над этим бывшим приемщиком висела угроза релаксации, а он хотел и дальше «собирать» деньги.
-    Ну, и как ты их собираешься собирать?
-    Смотри, как все просто, - энергично взмахнул руками Кристобаль, - подлинные бумаги инквизиторов у нас уже есть. Осталось выписать себе выездной наряд за именем Главного инквизитора Арагона и – вперед!
-    Что значит «вперед»?
-    Как инквизиторы! Сунули сотню мараведи королевскому гонцу, послали впереди себя письмо, приехали, наорали на всех, чтобы эти дураки хорошенько в штаны наложили, сляпали полсотни доносов на два десятка самых богатых вдов, потребовали их ареста и конфискации и – в следующий город!
Бруно обмер. По сути Кристобаль предлагал встроить внутрь инквизиции паразитический механизм – паразита внутри паразита, театр внутри театра.
«Потрясающе!»
-    Главное, в большие города не соваться, - продолжал развивать идею Кристобаль, - туда, где Трибунал уже есть… а уж дураков на наш век…
«А как же звезды?» – напряженно думал Бруно.
Потому что если Кристобаль сумеет сделать задуманное, то никакой предопределенности нет. Хуже того, «собирая» деньги, предназначенные звездами инквизиции, Кристобаль расстраивает планы Папы, а значит, прямо вмешивается в процессы куда как более масштабные, чем его собственная судьба.
-    Что с тобой? – забеспокоился Кристобаль.
Бруно вытер взмокший лоб.
Это означало одно: как бы низко не находился настоящий мастер на лестнице жизни, он может все.
***
Томазо успел. В считанные дни отряды Христианской Лиги окрестили почти всех морисков Арагона. Пример оказался столь заразителен, что в соседней Кастилии к христианскому походу против иноверия примкнули даже некогда восставшие против Короны отряды комунерос! Само собой, не без подсказки давно внедрившихся во все их структуры агентов Томазо.
Истосковавшиеся по возмездию – хоть кому-нибудь – обнищавшие люди даже не задумывались, что с каждым окрещенным сарацином казна короля только пополняется. То же происходило и в Валенсии – да, и везде, где гранды пытались опереться на своих верующих в Аллаха крестьян.
Понятно, что старейшины морисков отправили несколько десятков делегаций с протестами – и королевской чете, и Папе и даже Главному инквизитору. Они требовали безусловной отмены церковной десятины, как оскорбительной для каждого мусульманина. Они требовали возмещения за причиненное бесчестие. И они требовали признать насильно крестивших их людей конституционными преступниками.
Будь Арагонские власти так же сильны, как и прежде, это могло стать реальностью. Но Верховному судье, обвиненному в подготовке мятежа, не так давно отрубили голову, а депутатами Кортеса – каждым по отдельности – занимались Трибуналы. Так что депутатам было уже не до конституции, а все жалобы морисков рассматривали, в конечном счете, Церковь и Корона.
Томазо присутствовал в качестве одного из консультантов на совещании в Мадриде. И после двадцати двух напряженных заседаний Орден победил. Как было весьма осторожно записано в протоколе, крещение сарацин «признавалось достаточным». А дабы не допустить возврата к магометанству, каждая мечеть, в которой хоть раз принесли святую жертву литургии, объявлялась христианским храмом. Папа мог смело выпускать буллу и поздравлять морисков с надеждой на Спасение, а христианский мир – с пополнением в несколько сотен тысяч насквозь сарацинских душ.
***
Амир со своими единоверцами откололся на полпути к Сарагосе, – так им было намного ближе к дому. Бруно же, в сопровождении неотступного Кристобаля де ла Крус вошел в город и сразу же отправился в свое поместье.
-    Как он? – первым делом спросил он у дворецкого.
-    Кушает хорошо, но спит мало, - начал дворецкий и сокрушенно зацокал языком, - и очень… очень много работает.
-    Это хорошо, - улыбнулся Бруно, - Олафа работа всегда исцеляла.
Преодолевая нетерпение, он дождался, когда поприветствовать его выйдет вся прислуга, и повелел дворецкому выдать всем жалованье на три месяца вперед и немедленно уволить.
-    Но за что, сеньор? – взмолилась прислуга.
-    Тот, кто хочет давать показания Трибуналу, может остаться, - улыбнулся Бруно и вдруг вспомнил сеньора Сиснероса, - я ведь не тиран древнеримский, ваши права уважаю.
Прислуга вытаращила глаза и помчалась вслед за дворецким – получать расчет. И только тогда Бруно жестом предложил Кристобалю обождать его в приемной зале и зашел в мастерскую отца. Обнял и сел напротив, так, чтобы почти глухой Олаф мог различать сказанное и по губам.
-    Как ты?
-    Сделал, - тихо произнес Олаф и указал на лежащий в лаковой коробочке маленький округлый, размером с крупное гусиное яйцо предмет, - вот они.
Бруно осторожно взял предмет и сразу почувствовал его до странности приятную тяжесть. Нажал на кнопку, какая бывает у шкатулок с секретом, и «яйцо» мягко раскрылось.
Это были самые настоящие куранты.
-    Колокольчик некуда прикрепить, - пожаловался Олаф, - места не хватает. А может и ума…
-    Главное, чтоб в заднице помещались, - осторожно поддержал старика Бруно и вдруг понял, что старик только что рассмеялся – тихо, осторожно.
Бруно замер, как стоял. Он даже не знал, чему восторгаться, - этим немыслимо маленьким часам или тому, что старик впервые за все время начал поправляться.
-    Тебе уехать бы отсюда надо, - вздохнул он. – В Беарн поедешь? Под защиту принцессы Маргариты…
-    А почему бы и нет? – пожал плечами часовщик и второй раз за несколько минут засмеялся: - что они – еретики, что я. Какая разница?
А тем же вечером, когда вещи были собраны, Олаф впервые рассказал, как так вышло, что он уехал из Магдебурга.
-    Инквизиция арестовала меня за неудачную шутку в адрес Марии, - тихо произнес он, - и мне грозил костер.
Уже понимающий, как сложно вытащить еретика из Трибунала, Бруно замер.
-    А потом пришел монах, и мы сторговались. Я отдал ему все права на уже изготовленные для епископата часы, а он уничтожил донос.
Олаф усмехнулся.
-    Это были очень хорошие часы… я там для спуска шпиндель использовал, – так никто до меня не делал.
Бруно покачал головой. Он всегда знал, что Олаф гениален.
-    А что монах? – поинтересовался он.
-    Монаха, как я слышал, быстро заметили и даже кличку дали «Часовщик», - вздохнул Олаф, - ну, а я… я не стал искушать судьбу второй раз.
Бруно вытер взмокший лоб.
-    И где этот монах теперь?
-    Не знаю, - покачал головой мастер, - его быстро в Ватикан забрали.
***
Через день после ухода Мади аль-Мехмеда, городские рынки опустели, а через неделю есть стало нечего. Брат Агостино Куадра создал выездную комиссию Трибунала, в надежде конфисковать хоть что-нибудь посетил четырнадцать окружающих город деревень, и в половине из них не обнаружил ни души. А оставшиеся христианские деревни надежно охраняли монахи Ордена.
-    Разворачивай! – грубо, по-хамски орали они в лицо инквизитору, - здесь тебе поживиться нечем.
-    Но…
-    Это наша земля. Понял? И люди здесь наши, - внятно объясняли монахи, - разворачивай, тебе сказали! Пока плетей не получил…
И Комиссар каждый раз был вынужден проглотить обиду и подавать приказ ехать в следующее село. Связываться с людьми Ордена он не рисковал.
А между тем Орденский монастырь все тучнел и тучнел. Все леса вокруг города теперь принадлежали Ордену, а потому дрова можно было купить лишь у них. Все оставшиеся деревни тоже принадлежали Ордену, и монахи брали за мясо и зерно столько, что в считанные недели обобрали горожан до нитки.
-    Не хочешь брать, - смеялись они в лицо покупателям, - иди к сарацинам обратись. Может, подешевле уступят.
Но и у морисков дела шли неважно. Ушедшие в горы крестьяне откровенно голодали. Мужчины гонялись за королевскими обозами и считали огромной удачей отобрать предназначенное армии зерно, а женщины и дети все время искали, чем прокормить в скудной горной местности свой скот. А потому даже те, кто когда-то дружил с морисками, в горы за провизией не ходили. Знали, что бесполезно.
Чтобы хоть чем-то заняться, деятельный брат Агостино даже съездил в усадьбу сеньора Сиснероса и сжег дьявольскую клепсидру. Как ни странно, она – даже без надзора – все еще работала. А через неделю Комиссар узнал, что в город движется сеньор Франсиско Сиснерос.
-    Много у него войск? – холодея от предчувствий, спросил он принесшего весть монашка.
-    Я не видел, святой отец, - мотнул головой тот, - но говорят, что он в ярости и обещает развесить весь Трибунал на деревьях.
Брат Агостино метнулся в монастырь Ордена, однако настоятель сразу сказал, что если гранд идет во главе хоть сколько-нибудь крупного отряда, они вмешиваться не станут.
-    Не надо было его клепсидру трогать, - в лицо Комиссару ухмыльнулся настоятель. – Теперь сами с ним разбирайтесь.
Брат Агостино побежал в магистрат, оттуда – к Марко Саласару, но даже когда он выбил из Марко обещание выступить на защиту Инквизиции, в сердце так и гудела тревога. А потом кто-то принес известие, что сеньор Франсиско уже недалеко от городских стен, и Комиссара как ударили по голове.
-    Распредели своих людей вокруг здания, Марко, - хрипло приказал он, - и человек сорок внутри поставь.
Можно было, конечно, выйти из города и спрятаться в горах, но у брата Агостино было четкое предчувствие, что там его ждет еще более жуткий конец. Мориски насильственного крещения не простили и мстили священникам до сих пор. А к обеду под окнами Трибунала раздался дробный топот копыт, и брат Агостино даже не нашел в себе сил, чтобы подойти к окну.
-    Где этот чертов Куадра?!
Лицо Агостино густо покрылось каплями пота. Этот голос он узнал бы из тысячи.
-    Ну-ка, иди сюда, мерин!
Раздался грохот сапог, дверь широко распахнулась, и на пороге появился отец и покровитель города – в запыленном потрепанном камзоле, с обветренным усталым лицом и светящимися застарелой ненавистью глазами.
Его сопровождали двое гвардейцев. Они окинули зал внимательными взглядами и тут же расположились по обе стороны от дверей.
-    Ну, и что мне с тобой сделать?
Брат Агостино вжался в кресло, и в следующий миг отовсюду – из-за тяжелых бархатных портьер, из-за книжных шкафов библиотеки, из ведущих в другие комнаты дверей повалили люди Марко Саласара – десятки людей.
-    Ты арестован, Сиснерос, - срывающимся голосом объявил Марко и направил на гранда старенький, бог весть, где найденный арбалет. – Сдай оружие.
Через пару минут, после короткой схватки, оставившей всего двух раненых, брат Агостино приказал забаррикадироваться изнутри и лишь тогда пробрался к окну и осторожно выглянул.
Там, внизу стоял весь отряд некогда богатого и могущественного гранда – тридцать всадников, - даже не на лошадях, - на мулах.
***
Мади аль-Мехмед не мог оторваться от Амира долго, пока тот не спросил о матери.
-    Умерла моя ханум, - выпустил сына из объятий Мади. – Простудилась, когда мы в горы уходили.
Некоторое время ждал, пока сын переживает, в общем-то, ожидаемую потерю, и спросил то, что беспокоило его.
-    А почему с тобой только четверо?
-    Всех убили, - покачал головой повзрослевший сын. – Монахи. На границе.
А затем Амир начал рассказывать: как бежал из-под ареста, как пробирался домой мимо озверевших легионеров, как искал отца в городе, а затем два дня бродил от одной пустой деревни до другой, расспрашивая всех случайных встречных. И только потом рассказал об аресте сеньора Сиснероса Святой Инквизицией.
-    Как только Трибунал рискнул? – удивился Мади.
-    Это другой город, - покачал головой на удивление повзрослевший сын. – Люди запуганы. Они за своих жен вступиться не могут, не говоря уже о сеньоре Франсиско. Завтра – аутодафе.
Мади вздохнул и распорядился созывать совет. А когда мужчины пришли и, поприветствовав Амира, расселись вкруг, Мади слово в слово передал все, что только что узнал от сына. И услышал то, что, в общем, и ожидал.
-    Надо в город спускаться.
-    Спасать сеньора Франсиско надо… все-таки он наш господин.
Мади слушал, но сам помалкивал. Он вовсе не питал к сеньору здешних земель и крестьян нежных чувств. Гранд откровенно нарушал конституции фуэрос, а порой и вовсе вел себя, как тиран и злодей. Но сеньор Франсиско был врагом короля, а главное, по сравнению с днем сегодняшним и на фоне нынешних господ сеньор Франсиско выглядел для этих людей средоточием добра и справедливости.
-    Он бы такого не допустил! – постепенно «разогревались» мужчины.
-    Помочь сеньору Франсиско!
-    А инквизиторов перевешать!
Мади терпеливо выслушал всех и поднял руку.
-    Хорошо. Прямо сейчас и выйдем.
Мужчины мгновенно собрались, быстро спустились в долину, нахлестывая лошадей, миновали несколько деревень, смели охрану у восточных ворот и ворвались на центральную улицу. И обомлели.
Отец и покровитель города и всех окрестных земель, низко опустив голову и сложив руки внизу живота, шел посредине заполненной молчащим народом улицы в направлении храма. Вот только был он совершенно голым, а вел его – словно осла, на обернутой вокруг шеи веревке – бывший мастеровой, а ныне служитель Божий с лицом записного шута.
-    О, Аллах! – выдохнули мужчины, а Мади стиснул зубы.
На его памяти инквизиция применяла столь позорящее наказание всего дважды – по самым бесчестным статьям христианского кодекса. И он уже видел, что опоздал. С честью, а значит, и властью сеньора Сиснероса было покончено.
***
Томазо даже не пришлось говорить с каждым, - гранды сдавались один за другим. Первым делом они осознавали, что высосать из обнищавших, да, в общем-то, уже и не принадлежащих им земель, ничего, кроме королевской медной монеты, нельзя. И это было главным. Солдатам следовало платить, лошадей – кормить, оружие и порох – докупать, а нигде, кроме Арагона да мгновенно обнищавшей Франции, медную монету Бурбона, иначе, как лом, не принимали.
Затем они стали узнавать, что судебные исполнители Короны и Трибунал всерьез намерены изгнать их семьи из юридически не принадлежащих им домов, и дело пошло совсем легко. Гранды торопливо признавали короля законным собственником их долговых расписок евреям и, не мешкая, переходили на сторону вчерашнего врага.
Это произошло так быстро, что Каталония, казалось, еще вчера занятая противником, вдруг оказалась занятой союзниками! И, естественно, у Папы и Людовика тут же освободились руки, и мятеж евангелистских «камизаров» в Лангедоке был нещадно подавлен.
Понятно, что евангелисты сразу же пошли на переговоры и, в обмен на свободу веры тут же освободили семейные земли Папы и даже ликвидировали мясника Мариуса – сами. Ну, а его зеркального антагониста – лидера «Кадетов Креста» святого отца Габриэля распорядился убрать уже Томазо. Оставлять в живых этого так и не напившегося еретической крови досыта упыря не рисковал даже Орден.
Но, конечно же, главным следствием перехода грандов на сторону королевской четы, было свертывание восстания морисков. Осознав, что гранды их предали, и у них отныне нет иного сеньора, кроме короля, они постепенно – племя за племенем и род за родом – возвращались в свои деревни. Однако платить церковную десятину насильственно крещеные сарацины отказались наотрез.
-    Что предлагаешь? – спросил Генерал.
-    Оставить их в покое, - прямо ответил Томазо.
-    Папа на это не пойдет, - покачал головой Генерал. – Церкви нужна десятина.
Знающий, что такое арагонский мориск не понаслышке, Томазо лишь покачал головой.
-    Они не будут ее платить.
-    Значит, Папа натравит инквизицию и будет сжигать их одного за другим. Как нераскаявшихся еретиков.
-    Тогда ему придется сжечь всех, - уперся Томазо.
Генерал насупился. Он все чаще признавал, что Томазо обычно прав, но каждый раз это оборачивалось испорченным настроением.
-    Сжечь, значит, сжечь, – наконец-то выдавил он, - невелика потеря… все одно – десятины не платят.
Томазо лишь пожал плечами. Внутренняя война в Арагоне завершилась, и у него созревал следующий этап – тот, который вместе со своими приемщиками наконец-то подготовил несуетный, надежный Гаспар.
***
Бруно принял предложение Кристобаля лишь потому, что не имел собственных планов. Отец, как он смел надеяться, был уже в безопасности, ибо путевые бумаги ему выправили самые настоящие. По своему городу Бруно давно уже не скучал, – таких городков по Арагону было не счесть. Оставалось почитывать взятые с собой еврейскую «Алгебру», греческую «Геометрию» и египетскую «Астрологию» да подыгрывать Кристобалю.
-    Сеньор! – семенил за важно вышагивающим Кристобалем безвестный старейшина безвестного селения, - не губите, сеньор!
Бруно сунул ставшую любимой «Алгебру» подмышку и глянул на Кристобаля. Тот походил на с детства выросшего в холе и роскоши племянника какого-нибудь епископа. Таких на вершине пирамиды инквизиции было большинство.
-    Ваше преосвященство! – повысил планку старейшина, - у нас нет еретиков!
-    Так уж и нет? – не поверил Кристобаль.
-    Вот вам крест! – перекрестился старейшина. – Побожиться могу.
Кристобаль как споткнулся и внимательно оглядел старейшину сверху вниз.
-    А вот и первый грех, - без тени жалости в глазах отметил он, - ибо сказано, не божись, не поминай имя Господне всуе…
Старейшина позеленел и схватился за сердце.
-    Сколько вы хотите, сеньор?..
-    Полторы тысячи старыми, - беспощадно отрезал Кристобаль. – И скажи спасибо, что я вами занимаюсь, а не брат Руис.
Старейшина глянул на молчаливо и непреклонно замершего рядом Бруно и принялся кланяться.
-    Спасибо, сеньоры! Век за вас молиться Господу будем! Всем городом.
Это была настолько привычная картина, что Бруно даже начал подумывать, не оказался ли он снова во вчерашнем или позавчерашнем дне. Если верить тому, что написали евреи в своей еретической «Алгебре» об отрицательных числах, это было вполне возможно.
Теперь он понимал, почему такие книги сжигают. Точное знание позволяло увидеть обман. Евреи знали о монете все, но их изгнали из лавок и контор, и некому стало растворить мараведи в кислоте, чтобы объяснить людям, насколько их обманул король на этот раз. И, в конце концов, король вообще перестал добавлять золото в монету.
Депутаты Кортеса знали все о правах и законах, но их начали хватать за ошибки в вере, и некому стало кричать, что новые законы беззаконны. И Бруно даже подумывал, что наступит миг, когда людей можно будет согнать в стадо, как баранов, и никто даже не вспомнит о своих правах.
Гранды абсолютно точно знали, как надо управлять людьми и страной, но их головы прижали к королевскому колену, и Бруно подозревал, что в Арагоне почти не осталось людей, способных заменить собой негодного короля, - только слуги и рабы.
Неведомый Часовщик выдернул из механизма самоуправления всех, кто мог отличить реальные часы от «кукольного театра».
Но одного неведомый Часовщик не знал: в Арагоне уже появился мастер, видящий его ходы насквозь, а главное, способный построить свои собственные «куранты».
***
Гаспар встретил Томазо радостным покряхтыванием.
-    Ну, как там наши беглецы? Напали на след?
Томазо кивнул.
-    Агенты передали приметы парочки лжеинквизиторов Кристобаля де ла Крус и Руиса Баены. Они даже имена не стали менять, так и ездят по северу Арагона.
-    Вот глупцы, - ухмыльнулся Гаспар, - жду не дождусь, когда их возьмут.
-    Возьмем, - уверенно пообещал Томазо и оглядел ряды столов и скорчившихся за ними бывших приемщиков. – Ты лучше расскажи, как тут у тебя.
-    Практически закончили, - широко улыбнулся Гаспар, - я даже название придумал «Зеленая книга Арагона».
Томазо повторил название про себя и подивился. Название откровенно интриговало.
-    Не уверен, что Генерал его не изменит, но неплохо. А что со списками? Свод уже готов?
Гаспар подтянул к себе стопку исписанной бумаги, выдернул сложенный в несколько раз лист и принялся его разворачивать.
-    Помогай.
Томазо начал помогать, и когда они его все-таки развернули, ахнул. На огромной склейке – в человеческий рост высотой и несколько шагов длиной – ровными рядами шли родословные всех значимых лиц Арагона. Но это не было обычное генеалогическое древо; это было нечто куда как более ценное.
-    Ну, Гаспар… ну, молодец! – не мог скрыть восхищения Томазо. – Мы их всех… на четвереньки поставим!
***
Все началось, когда Томазо впервые просмотрел архив небольшой ссудной лавки. Хозяева-евреи – некогда богатейшие люди в Сарагосе – сильно погорели на войне с марокканским султаном. Война предполагалась весьма прибыльной, но вышло так, что гранд, взявший заем на флот, сложил голову, сам флот сгорел, а обеспечение займа оказалось фальшивым.
Семья так и не поднялась, а когда евреи, поддавшись общему психозу, крестили одного из детей, они потеряли и сына, и записанную на него лавку. Но вот попавшие на склады Трибунала семейные архивы оказались истинным сокровищем.
Менялы весьма тщательно вели то, что они называли «кредитной историей» клиентов. Сколько денег берут, на что, как быстро отдают и отдают ли вообще. Эта «история» с подробной переписью всей когда-либо попадавшей в залог собственности семей сеньоров и была единственной гарантией в рискованном ссудном промысле. И – Бог мой! – чего здесь только не было!
Томазо с оторопью узнал, что богатейшие семьи Сарагосы не всегда были такими, и были времена, когда они закладывали даже своих детей. Эти семьи тогда еще только начинали свое победоносное движение на самый верх – с пиратства, и, случись им прогореть, детей перепродали бы монастырям. Мальчиков тогда ждала кастрация и очередная перепродажа – в Марокко в качестве евнухов или в Рим – для певческой капеллы Папы. Девочки даже на такое везение, понятно, рассчитывать не могли.
Но главное, в отличие от уже давно подчищенных церковных архивов, здесь значились реальные имена – с самой первой взятой семьей ссуды. И выходило так, что три четверти древних христианских родов перемешаны с маврами и морисками, четверть – с евреями, и девять из десяти – с голландцами, греками и прочими еретиками.
Менялы свято хранили эти семейные тайны своих клиентов. Но теперь архивы были в руках у Церкви, и Трибуналу это давало колоссальные возможности. Ибо происходящих от морисков можно было смело обвинять в магометанской ереси, от евреев – в жидовской, а от еретиков – и вовсе в чем угодно.
Томазо оглядел свезенные со всего Арагона, аккуратно рассортированные и уже уложенные на дощатые полки вдоль стен архивы и недобро рассмеялся.
-    Ну, что, сеньоры, ждите!..
***
Когда брат Агостино получил убористо напечатанный в типографии Ордена томик «Зеленой книги», он не поверил своим глазам. Лихорадочно открыл на букве «S», и по его телу пробежала сладостная волна.
-    Ну, вот, Франсиско, и все!
Давно уже признавший долги Короне и безвылазно сидящий в милостиво оставленном ему имении сеньор Франсиско Сиснерос каждое утро появлялся в храме Пресвятой Девы Арагонской в позорящем одеянии с большими желтыми косыми крестами на груди и спине, но Комиссару этого было мало. Слишком уж хорошо он запомнил и былое высокомерие гранда, и свой собственный страх.
-    Дворецкого поместья Сиснероса – ко мне! – немедленно распорядился он, и на следующее утро, перепуганный дворецкий уже стоял перед Комиссаром.
-    Сеньор Сиснерос надевает чистую рубаху в субботу? – сразу приступил к допросу Комиссар Трибунала.
-    Он каждый день в чистой рубахе, - моргнул дворецкий.
Брат Агостино вскочил.
-    Тебя не спрашивают, скотина, о других днях! Тебя спрашивают, надевает ли он чистую рубаху в субботу! В субботу – я спросил!!!
-    Да, - прошептал дворецкий, - надевает.
-    А моет ли он тело в субботу?
-    Да.
-    А ест ли он мясо животных, которым спустили кровь?
Дворецкий на секунду растерялся, но, увидев, какими глазами смотрит на него инквизитор, заторопился.
-    Конечно, святой отец. Благородный сеньор Сиснерос вообще очень разборчив с едой, а тут еще на войне желудок испортил…
Брат Агостино сел и удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
-    Садись и пиши.
-    Что писать, святой отец?
-    Все, что только что рассказал.
Сведений, позволяющих сильно заподозрить сеньора Сиснероса в жидовской ереси, хватало. Учитывая, что его бабушка по матери была крещеной еврейкой, это было беспроигрышное дело.
***
Бруно и Кристобаль «собрали» порядка восьмидесяти тысяч старых мараведи на каждого, когда что-то начало меняться. Они входили в город и тут же замечали, что едва ли не каждый десятый ходит в «нарамнике*» с большими косыми желтыми крестами на груди и спине.

*НАРАМНИК – по сути, санбенито – позорящее одеяние еретика

Природная отвага Кристобаля де ла Крус отнюдь не мешала его природной осмотрительности, и он каждый раз расспрашивал, что случилось, и каждый раз они узнавали, что в городе уже побывала выездная комиссия Трибунала.
-    У них книга такая зеленая, - испуганно вытаращив глаза, говорили простоватые арагонцы, - там все грехи человеческие прописаны, даже семь поколений назад!
Бруно и Кристобаль переглядывались, но понять, что это за книга, не могли, тем более что показания менялись от города к городу, а однажды они даже услышали, что в книге этой, дарованной одному чистому отроку сошедшей с небес Пресвятой Девой Арагонской, записаны все грехи людские от самого прародителя Адама. А потом они эту книгу украли – в харчевне, у насмерть надравшегося писаря одного из провинциальных Трибуналов – неподалеку от родного города Бруно.
-    Апокалипсис грядет, братья, - бормотал писарь, - я вам говорю, ибо такого паскудства даже я не видел, а я в инквизиции уже четвертый год…
Кристобаль дождался, когда писарь ткнется лбом в тарелку, сунул книгу подмышку, они выскочили из харчевни и лишь оказавшись в гостином доме, рискнули открыть – где-то посредине.
-    А ведь писарь прав… - впервые без обычной беззаботной усмешки произнес Кристобаль. – Апокалипсис и впрямь грядет.
Внешне благопристойная книга было самым грязным документом, какой они только видели. Ибо вся она, по сути, была полна смертельно опасных доносов – на всех, кто владел хоть чем-нибудь дороже лопаты.
-    Пора завязывать с нашим промыслом, - покачал головой Кристобаль, - это уже никуда не годится…
-    Ты опасаешься Бога? – удивился Бруно.
-    Нет, - мотнул головой Кристобаль, - я опасаюсь тех, кто это все отыскал и поместил под одной обложкой. Я по сравнению с ними – невинное дитя. Найдут, раздавят и пожрут…
И Бруно внутренне согласился. Теперь он понимал суть аутодафе. Это была обычная переплавка. Невидимый Часовщик не был простаком и приспосабливал каждую шестерню на ее новое место, и только тех, кто никуда не помещался, пускал в переплавку. А «расплав» в виде усадеб, земель и богатства вливали в ту форму, какая была сейчас необходима.
-    Ну, что, разбегаемся? – поднялся Кристобаль со стула.
-    Пожалуй, - согласился Бруно.
Он был часовщиком, а не шестерней, а потому его наверняка ждало то же, что и занесенных в «Зеленую книгу» сеньоров. И как только он это признал, дверь с грохотом вылетела, а его и Кристобаля сбили с ног и швырнули на пол.
-    Лежать!
Бруно осторожно глотнул. И сразу же почувствовал, как плотно, как близко к его горлу прижата беспощадная сталь.
***
Амир приспособился к новой жизни далеко не сразу. Нет, он еще попытался, вопреки уговорам отца, как-то устроиться в городе, однако довольно быстро признал: город изменился бесповоротно.
Во-первых, двадцать пять из двадцати шести мусульман города платили Церкви десятину. В селах и тем более в горах этого не было: монахи даже не рисковали там появляться, – знали, что их тут же посадят на вилы, но в городе все было иначе. Живущие в разных концах городские мориски не рисковали бросать вызов самому Папе – и платили. Так что ушедший в горы отставной судья Мади аль-Мехмед был единственным исключением.
Во-вторых, сеньор Франсиско был таки осужден Трибуналом за жидовскую ересь, и теперь у города не было иного покровителя, кроме юного Бурбона. Вот только живущего в далекой Кастилии, под крылышком Изабеллы короля судьба этого города, похоже, совершенно не интересовала.
Наверное, поэтому, возникший, как бенедиктинский, а затем переданный Ордену монастырь фактически и накрыл собой весь город. Теперь монастырю принадлежали все красильни, все кожевенные и ткацкие мастерские, почти все часовые, оба гостиных двора, все четыре бани и даже, как поговаривали знающие люди, публичный дом.
Более того, поскольку половина конфискованных у Сиснероса лучших земель принадлежала монастырю, именно Орден устанавливал цены на зерно и муку, строительный камень и дрова, мясо и молоко. А вместо обвиненных в манихейской ереси учителей детей теперь учили монахи Ордена в здании, принадлежащем Ордену по учебникам, изданным типографией Ордена.
Собственно, город никуда не делся, и на первый взгляд, все шло, как и прежде: охранники служили, мастера трудились, а торговцы торговали. Вот только теперь они все это делали фактически за еду.
По сути, это уже не были прежние горожане. Дошло до того, что хоть сколько-нибудь богатые вдовы, понимая, что ими рано или поздно заинтересуется Трибунал, загодя отписывали свои дома, имущество и сбережения Ордену, и только после этого могли спать спокойно. Тех, кто отказался в его пользу от всего, Орден берег и превозносил.
И, конечно же, когда в надежде найти хоть какую-то работу, Амир отправился к местному лекарю греку Феофилу, он и здесь обнаружил двух монахов.
-    А где Феофил? – поинтересовался Амир.
Монахи переглянулись.
-    А ты ему кто будешь?
-    Я Амир, студент-медик.
-    Крещен? – заинтересовался один из монахов.
-    Слава Аллаху, нет, - с вызовом ответил Амир.
Монаха перекосило.
-    Тогда пошел вон, сарацин недорезанный.
И лишь когда Амир вернулся в горы, он узнал от отца, что люди Ордена прямо предложили греку прекратить переманивать пациентов у монастыря, но Феофил отказался, и тогда его нашли распятым на собственном операционном столе с перерезанным – по сарацинскому обычаю – горлом. А маленькую клинику унаследовал монастырь.
-    Придется мне видно, оставаться здесь, отец, - признал Амир.
С этого дня он только и делал, что ездил от селения к селению. Принимал роды, вскрывал нарывы, извлекал пули после каждого налета на королевские обозы, на практике постигая то, что должен был изучать в классах Гранадского университета. А однажды, приглядевшись к своему изображению в зеркале, понял, что давно уже повзрослел. Заросший черной густой бородой, с широкими плечами и пронзительным взглядом зрелый мужчина ни в коей мере не напоминал приехавшего на каникулы к отцу недоучившегося студента.
***
Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра вошел в пыточную и, привыкая к полутьме подвального помещения, несколько раз моргнул.
-    Эти?
-    Эти, святой отец.
Оба уже раздетых догола и привязанных к свисающим из потолка крюкам лжеинквизитора были на удивление молоды.
-    Вы понимаете, что вас ждет? – подошел к одному Комиссар.
Тот повернул к нему на удивление спокойное лицо.
-    Брат Агостино?
-    Да, это я, - улыбнулся Комиссар.
Ему уже приходилось отправлять на костер четыре партии точно таких же самозванцев. Комиссар не терпел чужаков на своей территории и делал все, чтобы даже имя его стало для лжеинквизиторов чем-то вроде пугала.
-    Ты не имеешь права… - пробормотал парень.
Комиссар усмехнулся. Формально он обязан был доложить об этих двоих епископу, но он слишком хорошо знал, что тогда вскроются другие дела этой парочки, и, в конце концов, их отнимет столичный Трибунал. Вместе с захваченными у них набитыми старыми золотыми мараведи кошелями. А у Комиссара на это золото были совсем иные планы.
-    Я вас даже на костер ставить не буду, - с удовольствием процедил брат Агостино, - вы у меня прямо здесь души сатане отдадите. Живьем зажарю.
-    А ведь ты преступник, Агостино… - донеслось со второго крюка, - даже с точки зрения Святой Инквизиции…
Комиссар подошел ко второму. Этот был красавец. Глубокий взгляд, блестящие волосы, гладкая кожа…
-    Жаль, - цокнул языком Агостино, - очень жаль…
Такой красоте место было в его постели, а не на дыбе.
-    Этого пока не трогать, - повернулся он к палачу, - я им вечером сам займусь.
***
Бруно смотрел на пыточные инструменты и поражался тому, как напоминают они ему обычный набор часовщика: клещи, чтобы хватать раскаленный металл, разномерные щупы, большой молоток для клепки шестеренок, небольшой – для доводки… Вот только мастер… Бруно глянул на палача: этот умел только разбирать на части.
Палач по очереди перевернул уже начавшие наливаться малиновым свечением «щупы», и они стали удивительно похожи на тлеющие в небесах звезды. Бруно закрыл глаза, тщетно пытаясь уйти от ощущения неизбежности, а потом где-то рядом послышался с детства любимый запах окалины, и в лицо ему плеснули теплой водой.
-    Сюда смотри, еретик.
-    Что? – открыл глаза Бруно и в следующий миг заорал во все горло от пронзившей все его тело боли.
-    Сюда смотри, тебе сказали, - деловито отложил в сторону использованный инструмент палач и взял новый – побольше.
-    У меня еще деньги спрятаны, - подал голос Кристобаль, - отпусти нас, палач.
-    Нам сеньор Агостино хорошее жалованье дает, - мрачно отозвался тот, - нас этим не купишь.
Бруно с ужасом посмотрел на раскаленный щуп у своего пупка и дернулся в сторону.
-    Тихо-тихо, - ласково, словно лошади, сказал ему палач и, придерживая болтающееся на крюке тело одной рукой, другой медленно-медленно погрузил «щуп» внутрь тела Бруно.
Бруно закричал, а потом вдруг понял, что уже не слышит своего крика, более того, что это – и не крик вовсе, а естественный скрип зажатой в пазах маленькой шестеренки вселенского механизма. Но, вот что странно, этот скрип, эта едва слышимая вибрация звука, передаваясь от шестерни к шестерне, доходила до самой стрелки… и прямо сейчас его отчаянный вопль, полный невыносимой боли, слышало все Мироздание.
-    Я понял, - выдохнул он. – Я все понял.
-    Что ты понял?
Бруно сосредоточился. Выпуклое бугристое лицо палача более всего походило на еще не очищенную от окалины отливку.
-    Я могу изменить положение звезд небесных, - потрясенно произнес Бруно. – Я могу заставить их сойти со своих орбит и этим изменить весь мир.
***
ЧАС ШЕСТОЙ
***
Томазо уважительно поклонился, прошел в зал заседаний и присел слева от Генерала. Сегодня за овальным столом сидели не только Генерал, Королевский секретарь и Главный инквизитор, но и все три казначея – Ордена, Трибунала и Короны.
-    Присаживайтесь, - разрешил Генерал и тут же перешел к делу. – Давайте заслушаем казначеев.
Те переглянулись и, не сговариваясь, уступили первое слово казначею Ордена.
-    Мы заложили на островах Нового Света несколько новых сахарных плантаций, - начал он, - однако рабов не хватает. Король не держит обещаний.
Королевский казначей покраснел. Изабелле так и не удавалось построить приличный собственный флот, чтобы возить рабов самой. А поставлявшие рабов турки и португальцы брали исключительно золотом. А как раз золота Короне отчаянно не хватало – даже на рабов. Но без рабов нельзя было даже заложить сахарную плантацию, а нет сахара, нет и золота. Вечный замкнутый круг безденежья.
-    Нам так и не отдают королевскую долю целиком, - процедил королевский казначей, - на что мы построим новый флот?
-    Эта претензия к Трибуналу, - мотнул головой в сторону казначей Ордена.
-    Нечего на меня так смотреть! – тут же возмутился казначей Святой Инквизиции, - как только приговор выносится, мы отдаем вам все!
Томазо старательно подавил усмешку. Беда была в том, что инквизиция сознательно затягивала дела. До тех пор, пока еретик не сожжен, его имущество – поля, крестьяне, скот – оставались во временном управлении приемщиков Трибунала. И на этом временном зазоре наживались все – сверху донизу. Дошло до того, что следствие по делам иных богатеньких грандов тянулось по три-четыре года, и все это время чиновники Трибунала снимали сливки с чужого добра.
А когда они все-таки доводили дело до костра, а изрядно пощипанное имущество сдавали по описи, начинался бесстыдный дележ, и в претензии были все. Папа хотел новых земель для своих племянников и фаворитов. Епископ Арагонский – для своих. Изабелла, от имени пускающего слюну мужа, требовала доли для себя. И, в конце концов, до собственно казны доходило немного.
-    Корона и так уступила Церкви почти все! – старательно обходя суть дела, кричал королевский казначей. – Плантации – у Ордена! Рабы – у Ордена! А как с Австрийцем воевать, так это – Корона!
Томазо досадливо крякнул. Да, Орден был богат, но какой ценой?! Только железная дисциплина, которую установил Генерал, позволила в кратчайшие сроки основать сотни сахарных плантаций, покупать большую часть вывозимых в Новый Свет рабов, нанимать солдат для защиты своих земель от происков Англии и Голландии, – в общем, работать.
-    Мы даже ссудные лавки евреев Ордену отдали! – продолжал возмущаться казначей короля, - и что с того?! Там сейчас одна медь! А где золото?! Куда оно ушло?!
Томазо, скрывая презрительную усмешку, опустил глаза. Явному успеху и могуществу Ордена постоянно завидовали – все. И никого не интересовало, сколько денег тратит Орден на издание правильных учебников и организацию правильных школ; сколько тратится на подкуп чиновников из вражеских стран и шпионаж; сколько уходит на содержание флота и войск… ну, и, конечно же, сколько забирает из Орденской кассы Папа. А его аппетиты все росли.
-    Тихо! – потребовал внимания Главный инквизитор.
Казначеи, недовольно ворча, умолкли.
-    Я так понимаю, без очередного Крестового похода на еретиков нам просто не обойтись, - внушительно произнес инквизитор.
Томазо насторожился и тут же кинул Генералу значительный взгляд.
-    Мы же дали вам «Зеленую книгу», - напомнил Генерал, - вот и действуйте.
Главный инквизитор насупился.
-    Грандов не так просто тронуть. Они пользуются авторитетом, а главное, у них у всех охрана… Хорошо еще, если одного из десяти удастся арестовать.
-    Это уже не наша проблема, - покачал головой Генерал.
-    Для начала нам нужен удар по главному источнику всех еретических взглядов, - продолжал развивать свою мысль инквизитор, - по евреям.
Томазо посмотрел на Генерала.
-    У них теперь много не взять, – покачал головой старик. – Зачем вам этот, с позволения сказать, удар? Я своей санкции на эту глупость не дам.
И тут произошло неожиданное.
-    У меня есть разрешение Папы, - внятно произнес Главный инквизитор.
Томазо похолодел. Инквизиция в очередной раз нарушила негласный договор не обращаться к Папе без предварительного обсуждения – и явно не из-за пустяка. Похоже, им приготовили серьезный сюрприз.
-    Ну-ка, объясните, что это значит, - потребовал встревоженный Генерал.
-    То, что вы слышали, - серьезно повторил инквизитор. – Папа повелел нам повести борьбу за полное и окончательное очищение страны от еретиков и иноверцев.
Томазо закрыл лицо руками. Да, это был необходимый шаг, но его следовало сделать лишь года через три – не раньше.
***
После нескольких попыток выбить из Бруно хоть что-нибудь, кроме диких восторженных воплей о том, что он может сдвигать со своего места даже звезды, палач послал за врачом и присел в сторонке – обедать. Но Бруно уже не мог остановиться.
-    Кто понимает механику, тот знает, что всегда есть обратная связь, - бормотал он.
Палач покрутил пальцем у виска и сунул в рот кусок курятины.
-    Самый маленький заусенец на самой маленькой шестеренке может остановить весь механизм, - потрясенно продолжал Бруно, - и чем я хуже заусенца?
-    Руис, братишка, с тобой все в порядке? – подал голос со своего крюка Кристобаль.
-    Ты не механик, - мотнул головой Бруно, - а я ведаю, о чем говорю.
Только теперь он осознал все значение малых вещей. Мелкая заноза в стопе заставляет могучего воина захромать и проиграть бой. Мелкая приписка в деле еретика изменяет приговор. А из маленького плевочка, попадающего в утробу женщины, зачинается ребенок.
-    И кто сказал, что я – маленький плевочек в утробе Мироздания – не могу стать больше Бога?
Палач потрясенно открыл рот, да так и застыл с куском курицы в руке.
***
Когда приглашенный врачом брат Агостино вернулся в пыточную, он увидел совершенно другого человека.
-    Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени, - жестко заявил уже снятый с крюка лжеинквизитор.
-    Он, точно здоров? – повернулся к врачу Комиссар.
-    Абсолютно, - кивнул тот, - я не знаю, что он говорил о звездах, я не слышал, но уверяю: более здравомыслящего человека еще поискать.
Второй, все еще висящий на крюке пошевелился.
-    А может, не надо, Руис? Думаешь, нас там в объятия заключат?
-    Помолчи, - оборвал его товарищ и пристально посмотрел в глаза инквизитору. – Вы поняли меня? Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени.
-    Обойдешься, - презрительно процедил Комиссар, - я с тобой и сам управлюсь.
Передавать в Сан-Дени восемьдесят тысяч старых мараведи он и не думал.
-    Мы с Кристобалем взяли деньги с четырнадцати городов, - усмехнулся лжеинквизитор, - так что братья из Сан-Дени все равно на тебя выйдут.
Брат Агостино стиснул зубы. Связываться с главным нерестилищем, осиным гнездом, змеиным подземельем Ордена он бы не согласился ни за какие деньги.
-    А как они узнают, что я тебя взял? – просто из чувства протеста процедил он.
-    Вон свидетели, - кивнул еретик в сторону врача и палача, - а еще альгуасилы есть…
-    А если они промолчат?
И тогда еретик мотнул головой в сторону лежащих на потухшем горне инструментов.
-    Думаете, в Сан-Дени не умеют этим пользоваться?
***
Новый декрет королевской четы со ссылкой на буллы Папы Римского падре Ансельмо зачитал в присутствии серого лицом, выжатого, как лимон, Комиссара Трибунала – на утренней службе. Упомянув о бесконечной милости Их Высочеств, безропотно сносивших бесчинства евреев, падре извещал, что отныне безграничному терпению Короны пришел конец.
Стоящие в первых, самых почетных рядах Марко Саласар и его помощники переглянулись.
-    Отныне, - возвысил голос падре Ансельмо, - все евреи, под угрозой смерти и потери имущества, обязаны покинуть пределы Арагона и Кастилии в течение четырех месяцев, до 31-го июля сего года. Любой христианин, который укроет еврея или еврейку позже этого срока, будет казнен.
Мастеровые открыли рты, да так и замерли. После того, как Исаака сожгли, а его сын исчез, в их городе не было евреев, но все прекрасно понимали, насколько масштабные события начнут происходить в стране.
-    Но Их Высочества и здесь проявили милость, - улыбнулся падре Ансельмо, - евреям разрешено продать их имущество.
Марко Саласар досадливо стукнул кулаком о бедро.
-    Но, - поднял палец священник, - им запрещено вывозить из страны золото, серебро и другие ценные вещи.
Мастеровые переглянулись. Никакого смысла продавать, если не можешь вывезти, они не видели.
-    Но и здесь монархи проявили милость, - снова возвысил голос падре Ансельмо, - евреи могут вывезти вырученную от продажи медную королевскую монету. Или королевские векселя. Или иные не запрещенные к вывозу товары.
Марко Саласар с облегчением вздохнул. Король выпустил медные кругляши и в два, и в четыре и даже в шестнадцать мараведи, но в других странах их по-прежнему принимали, разве что, как лом. Векселя в условиях войны и вовсе ничего не значили, а не запрещенных к вывозу товаров почти не осталось.
Падре Ансельмо развернул следующий свиток и поднял брови.
-    Воистину, милость Папы и королей безгранична. В случае крещения евреи могут остаться в стране.
По толпе прошел осторожный смешок. Здесь все помнили, что происходит с крещеными евреями – самой сладкой добычей Трибуналов.
-    Однако, дабы обманно крестившиеся не получили права на вывоз золота из Арагона и Кастилии, каждый крестившийся еврей лишается права продавать свое имущество в течение двух лет.
Кто-то истерично рассмеялся, а мастеровые, покачивая головами, сдержанно загудели. Все понимали, что мышеловка захлопнулась, и теперь из страны не выскочит никто – разве что голым и босым.
***
Томазо был взбешен. Как только условия изгнания евреев, были объявлены, цены рухнули вниз. Перепуганные изгои отдавали имущество за бесценок, вот только пользы от этого не было ни королю, ни Трибуналу, ни, тем более, Ордену. Да, кое-кому нравилось, что еврей продает свой дом за осла, а огромный виноградник – за рулон грубого полотна. Но в казну-то от этих смешных продаж поступали крохи! А денег остро не хватало…
Денег настолько не хватало, что королевская чета даже издала указ о полном запрете ростовщичества – теперь для христиан, но от конфискации новых ссудных контор и обменных лавок казна получила только свою же медную монету. Страна была тщательно высосана – и давно.
Единовременное же изгнание десятков тысяч оружейников и парикмахеров, мукомолов и виноделов, земледельцев и пастухов лишь усугубило бы и без того трудное положение казны. И Томазо не желал с этим смириться.
-    Вы должны просить отсрочки, - прямо сказал он дослужившемуся до титула «Дон» Аврааму Сенеору, в свое время взявшего на себя финансовую часть переговоров о браке Изабеллы и юного Бурбона.
-    И что это даст? – зло отозвался Дон Авраам, - перед тем, как вышвырнуть, нас еще и раз двести поимеют?
Томазо недовольно крякнул. Он-то знал, что еврей прав, но и соглашаться с этим было нельзя. Он обязан был приостановить бегство – хотя бы до нового урожая. Армия и так почти голодала.
-    Вас около 53-х тысяч семей, – начал объяснять Томазо, - если королю объяснить, что значит потеря такого количества рабочих рук…
-    Брось, Томазо, - оборвал его еврей, - ни король, ни королева, давно ничего не решают. Все предрешено в другом месте.
Им обоим было ясно, что за изгнанием стоят папские семьи – давно уже богатейшие в Европе. Достигшим всего Борджа и Медичи, Оттобони и Ровере мало было отнять у былых религиозных соперников деньги и влияние. Теперь они высочайше возжелали стереть их с лица земли, чего бы это не стоило Арагону, Польше и прочим окраинам Европы.
Однако вскоре Томазо убедился, что дело не только в пожеланиях Пап. Примерно в это же время он стал получать от агентуры довольно странные донесения: «Сеньор такой-то посетил Комиссара такого-то, после чего Комиссар приобрел часть земель сеньора по еврейской цене…» То есть, даром.
Это выглядело, как самая обычная взятка, однако Томазо насторожило то, что это происходило по всей стране – одновременно.
-    Гранды вошли в сговор с Трибуналом, - на первой же встрече с Генералом предположил он.
-    Взятка еще не сговор, - парировал Генерал. Он определенно получил схожие сведения.
Но Томазо уперся.
-    Это сговор. Потому что, пока Трибунал занимается евреями, он не занимается грандами! А провизии в армии все меньше! И положение Короны все хуже! И грандам это выгодно!
-    Спорная версия, – покачал головой Генерал.
«А может, и тебя купили?» – внезапно подумал Томазо.
Вместо того чтобы бить в точку, по головке оппозиции, то есть, по грандам – строго по «Зеленой книге», Трибунал выдавливал из страны обезденежевших евреев. То есть, откровенно саботировал!
А в тот единственный за все последнее время хороший день, когда он узнал о поимке и доставке в Сан-Дени «Руиса Баены», вышел второй королевский указ – теперь уже об изгнании морисков.
***
Королевский указ об изгнании землякам зачитал Амир, - у старого Мади слишком тряслись руки.
-    … однако к неверным проявлена милость, - медленно, внятно, стараясь донести каждое слово, читал он, - и желающие могут остаться в Арагоне на положении «domestic».
Перед глазами полыхнуло.
-    А что это? – не поняли мужчины.
Амир стиснул зубы.
-    Что это?! – заволновались мужчины, - не тяни, Амир!
-    Домашний раб, - выдавил Амир.
Мужчины замерли.
-    А ты не ошибся? – осторожно поинтересовался один, - там именно так и написано?
-    Я знаю латынь.
Мужчины вскочили, замахали руками, закричали – все, разом, - а Амир тряхнул головой и быстро пробежал глазами то, что было написано ниже.
Корона разрешала остаться в стране и детям – мальчикам моложе четырнадцати и девочкам моложе двенадцати лет. И Церковь милостиво предлагала родителям сдать их детей в монастыри, дабы из них там воспитали хороших служителей Иисуса.
-    С-скоты…
Это было оскорблением – расчетливым и хорошо продуманным.
***
Томазо шел к Генералу в совершенном смятении. Более опасного указа Корона издать не могла. Он уже теперь представлял, как полыхнет по всему Арагону.
-    Я слышал, его взяли… - раздался позади голос Гаспара.
Томазо обернулся. Друг – на руках двух крепких монахов – его уже нагонял.
-    Да, Гаспар, человека с документами Руиса Баены взяли.
-    Когда мне отдашь?
-    Как только сам с ним разберусь.
-    Смотри… - рассмеялся изуродованный ударом двузубой вилки в поясницу Гаспар, - ты мне обещал.
-    А ты веришь обещаниям члена Ордена? – мрачно отшутился Томазо.
Так, перешучиваясь, чтобы сбросить нарастающее напряжение, они прошли к Генералу, и Томазо увидел почти ту же компанию – только без казначеев.
-    Я так понимаю, - развивал свою мысль Главный инквизитор, - или пусть крещеные мориски платят церковную десятину, или пусть выметаются!
-    Они уже совсем обнаглели, - поддержал его секретарь Короны.
Томазо прикусил губу и тут же наткнулся на бесконечно усталый взгляд Генерала.
-    Давайте послушаем, что нам брат Томазо скажет, - вопреки обычаю назвал его правильным именем Генерал и принужденно пошутил, - все-таки главный специалист по изгнаниям и конфискациям он…
Томазо осел на стул и, преодолевая острое желание кому-нибудь врезать, положил руки перед собой.
-    На почти вернувшихся в селах морисках держались все поставки продовольствия в армию, - внятно, преувеличенно спокойно произнес он, - теперь этих поставок нет.
-    О каких поставках вы говорите?! – ядовито рассмеялся секретарь Короны, - да, мы каждую голову скота у них с боем отбирали!
-    Но все-таки отбирали? – впился в него взглядом Томазо, - у вас была эта взятая с боем голова скота!
Он вдруг заметил, что переходит на крик, и заставил себя сбавить тон.
-    Теперь этой головы скота не будет. Не у вас лично, я имею ввиду… у вас всегда все будет. Еды не будет у голодающей армии.
Секретарь Короны густо покраснел, затем стал пунцовым и, не зная, чем на эту неслыханную наглость ответить, возмущенно пыхнул. А за овальным столом повисла гнетущая тишина.
-    У тебя все? - то ли с угрозой, то ли с недоумением спросил Генерал.
Томазо пожал плечами и сцепил руки.
-    Тогда пошли, - кивнул Генерал и встал из-за стола, - простите меня сеньоры, я сейчас вернусь.
Томазо, угрюмо глядя в пол, вышел вслед за Генералом в коридор, и только тут старика прорвало.
-    Ты что за театр здесь устроил?! С чего тебя понесло?!
-    Вы что – не видите, что это сговор? - с трудом удерживаясь от встречной вспышки ярости, спросил Томазо. – Они же встаскивают Корону в новую войну!
Генерал побагровел.
-    Это не твое дело, щенок…
Но Томазо уже не собирался себя сдерживать.
-    Если этот указ не отменить, - с булькающей ненавистью процедил он, - гранды на плечах разъяренных морисков ворвутся в Мадрид, и все кончится. Разве это непонятно?
Генерала как ударили. Он замер, затем яростно крякнул, прошелся по коридору, стукнул кулаком в стену и тут же повернулся.
-    И твоя задача этого не допустить.
Томазо оторопел.
-    Моя?
-    А чья?! – со сварливой яростью поинтересовался Генерал, - ты же у нас самый умный! Вот и думай!
Томазо на секунду замер. Он видел, что на самом деле Генерал в панике, а значит, и Корона, ни Трибунал точно в таком же состоянии.
-    Полномочия, - жестко затребовал он.
-    У тебя и так достаточно полномочий, - отрезал Генерал. – Действуй!
***
Томазо дожидался окончания совещания в коридоре, а потом из кабинета вынесли Гаспара.
-    Ну, что, получил? – весело подмигнул Гаспар изгнанному, словно школяр из класса, однокашнику.
-    Получил.
-    Ничего, - хохотнул Гаспар и парой увесистых хлопков пришпорил своих носильщиков, - ты, главное, «Руиса Баену» не забудь мне отдать…
Томазо хотел ответить резкостью, но лишь махнул рукой и отправился вниз, в подвал. Он и впрямь должен был увидеть, кого, собственно, привезли. И, как ни странно, войдя в камеру, увидел того самого подмастерья из богом забытого арагонского городка.
-    Это ведь ты сломал церковные куранты, когда Олафа арестовали за облегченную мараведи?
Томазо помнил, как этого мальчишку, привязанного за ноги к ослице, протащили мимо него. Его самого именно так, за ноги, волокли в далеком Гоа. И он хорошо представлял, как трудно было этому щенку заставить себя подняться, чтобы начать спасать приемного отца.
-    Я, - спокойно признал бывший подмастерье.
Томазо отвернулся к окну. Он тоже кинулся бы спасать отца. Но этот бастард не боялся, и это было очень странно. Нет, отправленный по месту совершения первого преступления – в инквизицию Уэски – Кристобаль де ла Крус тоже был по-своему отважен, но, судя по материалам допроса, в этой отваге было что-то истерическое. Отважны были и мятежные мориски, но они защищали свою честь. А этот… этот, казалось, был отважен как бы сам по себе. А Томазо знал, что так не бывает.
-    Кстати, а где сейчас Олаф? – повернулся он к парню.
-    В Беарне. Вам его не достать.
Томазо улыбнулся. Бруно не замешкался ни на миг, и он это оценил. Как оценил и то, что Бруно решился послать фальшивый запрос на передачу Олафа в Сарагосу, а затем, расписался в получении арестанта, прекрасно к тому времени зная, что в Трибунале ни одна бумага и ни одна подпись незамеченной не пройдет.
-    Да, ты – не обычная шестеренка, - улыбнулся он.
И тогда что-то произошло. Арестант побледнел и впился в лицо Томазо напряженным, пронизывающим взглядом.
-    Так это вы – Часовщик?!
Томазо оторопел.
-    Я – часовщик?
-    Это ведь вы придумали облегчить мараведи! – сделал шаг вперед арестант. – Вы отдали команду крестить морисков! Вы издали «Зеленую книгу»! Ведь так! Не отпирайтесь!
Томазо как ударили в грудь. Нет, кое-кто мог догадываться об его участии в той или иной компании, но все вместе знал только один человек на свете – Генерал.
-    Откуда ты это знаешь? – прохрипел он.
И тогда бывший подмастерье, бывший писарь и приемщик Трибунала и бывший лжеинквизитор сокрушенно покачал головой.
-    Просто я тоже – Часовщик. Поэтому я понимаю.
***
Бруно очень быстро, с самого начала допроса почувствовал что-то знакомое, долго не мог понять, что, а потом вдруг его осенило: этот столь много о нем знающий сеньор не боится!
Нет, Бруно знал, что такое человек у власти. Он видел множество духовных лиц, которые умели и нападать и, не теряя присутствия духа, защищаться. Он знал нескольких действительно фанатичных аскетов. Он видел уйму наглых, раскормленных епископских сынков и племянников, способных нагнать ужаса на целую провинцию, но все это было не то. Как бы самоуверенно они не выглядели, все они боялись. Этот был другим.
И едва сеньор сказал о «шестеренке», Бруно как пробило. Нет, он вовсе не хотел ни похвастать своим прозрением, ни вообще вступать в разговор; эта роковая фраза вырвалась как бы сама собой. И сразу все изменилось.
-    Ну-ка, присядь, - жестко распорядился сеньор.
Бруно, прихрамывая на подвернутую во время поимки ногу, подошел к столу и осторожно присел на высокий жесткий стул. Местами сожженный во время пытки живот болел.
-    Кто тебе это сказал?
-    Я сам дошел, - пожал плечами Бруно, - и про морисков, и про книгу… это же очевидно.
-    Но кто тебе сказал, что это – мое?!
Бруно посмотрел на вцепившиеся в край стола побелевшие пальцы.
-    Вы единственный человек в Арагоне, который не боится. Других нет.
Сеньор моргнул и отпустил стол. Он явно растерялся.
-    И это, по-твоему, верный признак авторства?
Бруно ушел в себя – на мгновенье, не более.
-    Точное знание освобождает от страха. Вы не боитесь. А значит, вы знаете.
Сеньор задумчиво хмыкнул и отошел от стола.
-    Ты в Бога веруешь? – неожиданно поинтересовался он.
Бруно поднял глаза.
-    Я часовщик. Я верю в механику.
-    Ах, ну да… - саркастично хмыкнул сеньор, снял с полки книгу и швырнул ее на стол, - «враг моего врага – мой друг»… и так далее…
Бруно пригляделся. Книга, которую бросил на стол сеньор, оказалась «Алгеброй», и цитата была взята именно отсюда. Именно в этой доходчивой форме евреи описали правила перемножения отрицательных чисел.
-    Мир намного сложнее, - тихо произнес Бруно, - и ни в «Алгебре», ни даже в «Астрологии» я всех правил не нашел.
Сеньор прошелся по комнате, и в этот миг дверь открылась.
-    Томазо Хирон, к Генералу.
-    Иду, - кивнул сеньор и посмотрел Бруно прямо в глаза, - А ведь ты – еретик. Сознательный еретик.
-    Конечно, - не отводя глаз, пожал плечами Бруно, - как и вы.
***
Генерал так и сидел в зале заседаний – теперь, правда, один.
-    Ну, что, видел своего шпиона? – так, словно ничего не произошло, спросил Генерал.
-    Видел, - кивнул Томазо, – пустое дело, это не шпион.
-    И что ты с ним намерен делать?
-    Допрошу и Гаспару отдам.
Генерал понимающе кивнул, встал и прошелся по кабинету.
-    Я подумал и решил отправить тебя к морискам.
-    Зачем?
Генерал остановился и с насмешкой посмотрел на Томазо.
-    Вот все тебе надо знать! Попробуешь уговорить их признать крещение и остаться в стране.
-    Вы же знаете, что это бесполезно.
-    Конечно, знаю, - вздохнул Генерал, - но сделать это все-таки придется. Поезжай, Томас, поезжай…
Томазо пожал плечами. Генерал знал больше его, и у старика явно были какие-то свои расчеты.
***
Мади аль-Мехмед узнал о визите посланника Ордена от прибывшего из города лазутчика.
-    Он во мне сразу мусульманина опознал, Мади-ага, - задыхаясь от бега и волнения, выпалил юнец, - подозвал и говорит: передай вождю, я сегодня буду.
Мади потрясенно хмыкнул, приказал мужчинам готовить оружие, а к вечеру на перекрытой каменным завалом тропе появился всадник – один.
-    Мир вашему дому! – крикнул всадник.
Мади отложил мушкет в сторону и вышел из укрытия.
-    Зачем пришел?
-    Я пришел с миром, - спустился с коня посланник и подошел к завалу. – Мади?! Мади аль-Мехмед?!
-    Вы?! – потрясенно выдохнул бывший судья.
Перед ним стоял тот самый сеньор с лицом нотариуса, что в свое время отнял у него Олафа Гугенота.
-    Я хочу предотвратить кровопролитие, - с явным усилием выдавил сеньор.
-    Проходите, - мрачно кивнул Мади и повернулся к бойцам. – Пропустить.
***
Томазо честно потратил на уговоры всю ночь. Но, по большому счету, возразить мусульманскому вождю было нечем.
-    Хорошо, Томазо, предположим, что мы не станем воевать, - недобро усмехался Мади аль-Мехмед, – но что тогда?
-    Можно признать крещение… - начал Томазо и осекся, такой зрелой ненавистью повеяло от старика, - или спокойно и организованно выехать из этой враждебной страны и объединиться со своими единоверцами.
Бывший судья прокашлялся, достал из шкатулки текст королевского указа, долго искал нужное место и, наконец, показал его исповеднику.
-    Вот здесь, - ткнул он пальцем в почти затертую от прикосновений строку, - нам запрещено выезжать в Гранаду и те страны, с которыми Папа в ссоре. Верно?
Томазо нехотя кивнул. Указ действительно запретил это.
-    А в католических странах нас ждет совершенно то же самое! – горько рассмеялся вождь, - и куда нам бежать?
Томазо молчал. Морисков охотно принял бы турецкий султан, но переплыть Средиземное море стоило денег. У обычных крестьян таких денег никогда и не было.
-    Значит, нам остается воевать, - подвел итог разговору Мади аль-Мехмед, - до последнего мужчины. И это не придурь выжившего из ума старика. Вы сами загнали нас в состояние войны.
Томазо молчал. Он знал, что это правда, лучше, чем кто-либо другой.
«В конце концов, я сделал все, что мог», - думал он, и, вернувшись в город, первым делом разбудил отсыпавшихся в гостином дворе многократно проверенных в деле доминиканцев. Пора было начинать выполнение второй части приказа Генерала.
-    Ну, что, готовы?
-    Конечно, святой отец, - насмешливо ответил старший, - мы уже лет двадцать как готовы.
-    Тогда к делу.
Доминиканцы принялись переодеваться в мусульманские одежды, затем заказали прислуге завтрак, а Томазо разложил на столе карту и стремительно распределил секторы.
-    Значит, так, - подозвал он жующих монахов, - вот ваши сектора. Каждому свой.
-    И долго нам этим заниматься? – насмешливо спросил старший.
-    Пока у них охота воевать не отпадет, - серьезно ответил Томазо, - вы это и сами увидите.
Доминиканцам поручалось рассредоточиться по всей горной части провинции и систематически уничтожать мусульманских вождей – до тех пор, пока община не распадется или не примет изгнание, как неизбежность.
-    Опасное вы нам дело поручили, святой отец, - хмыкнул старший.
-    Других у меня не бывает, - отрезал Томазо.
***
Бруно сидел в подвале Сан-Дени уже третью неделю и каждый день отыскивал все новые доказательства тому, что понял под пытками. Если бы звезды и впрямь руководили жизнью, то все должно было циклически повторяться, и каждые 532 года, в каждом Великом Индиктионе, точно такой же Бруно должен был сидеть в точно такой же камере и думать точно такие же мысли. И это было бы идеально.
Однако Бруно знал: ни второго такого монастыря, ни второй такой камеры, ни, тем более, второго такого Бруно не будет, ибо шестеренки слишком быстро стираются. И лишь самый бесталанный ремесленник станет заново повторять ту же самую конструкцию Вселенских курантов вплоть до деталей.
«А, может, Господь и впрямь бесталанен?»
Бруно не взялся бы утверждать это со всей уверенностью. Худо-бедно, однако Бог подчинил все живое ритму суток и смены сезонов. Да, и маятники душ, подчиненные колебаниям от добра к злу, неплохо удерживали человека в заданном ритме бытия. И даже намеченный Господом Апокалипсис был уже просчитан.
-    Ибо что такое 24 старца, окружающих Сына человеческого на престоле, как не 24 часа суток?
И, тем не менее, мир жил в полном беспорядке, и самая малая Божья тварь могла изменить почти все. Отсюда, из окна подвала двор неплохо просматривался, и Бруно просто видел доказательства этому – почти каждый день.
На первый взгляд, механическим порядком было пронизано все. Монахи жили строго по приказу: ходили на службу, на работу, отдыхали, играли в салки и расходились по кельям. А однажды в котел с монастырской кашей влетел воробей, и все сломалось – мгновенно. Сначала охнул и метнулся к котлу повар, затем поднялся жуткий хохот, и воробья принялись вылавливать всей братией, затем появился старший по кухне, и, в конце концов, четкий распорядок дня рухнул – целиком.
Даже на третий день монахи все еще вспоминали перепачканного воробья и смеялись, а на четвертый день Бруно впервые услышал здесь же придуманное меткое выражение «как воробей в каше». Стоило его произнести, и монахи тут же понимали, насколько влип человек, а главное, насколько он сломал всем остальным заранее выстроенные ими планы. Словно волна от брошенного в озеро камня, или словно метка охрой при выверке курантов, это выражение переходило от шестерни к шестерне, пока однажды Бруно не услышал его от самого настоятеля – на одном из обычных вечерних разносов.
Нечто подобное собирался сделать со всей Божьей Вселенной и Бруно.
***
Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, он вспомнил, что этот странный часовщик так и сидит под охраной, ожидая допроса и суда. Крякнул, спустился в подвал и, как ни странно, увидел перед собой того же самого человека – тощего, бледного, но по-прежнему спокойного. Обычно люди менялись уже на третий день заточения.
-    Что – доводкой занимаетесь? – поднялся ему навстречу арестант.
-    Какой доводкой? – переспросил Томазо и тут же вспомнил, - ах, да, ты опять про свои часы…
-    Доводка всегда отнимает сил больше, чем все остальное, - развел руками арестант. – Мало закрепить шестерни и запустить куранты. Механизм должен еще и притереться…
Он принялся говорить, а Томазо неспешно подошел к зарешеченному окну, взялся за прутья, смотрел на монастырский двор, слушал и, как ни странно, все понимал.
В самом деле, он уже выполнил и ломку старого судебного «механизма» Арагона, и отливку нового. Он выдернул и заменил «регуляторы хода», изменил «передаточное число» шестеренок управления. А теперь в его деле начался этап «доводки» - пусть и несколько преждевременно. Ему, – хочешь, не хочешь, - предстояло убрать «заусенцы» из морисков и евреев и отшлифовать всю эту машину так, чтобы ни у одной «шестеренки» не возникло сомнений, что все идет правильно, чтобы даже самая память о том, что когда-то она исполняла иную роль, не существовала.
-    Но это все пустое, – внезапно улыбнулся часовщик.
Томазо Хирон обернулся и с удивлением посмотрел на арестанта.
-    Почему?
-    Потому что у вас нет цели.
Просидевший три недели в каменном подвале арестант сказал это так спокойно, словно поменялся с Томазо местами, и так уверенно, словно знал его всю жизнь.
-    Т-ты… - вскипел Томазо… и осекся.
***
Он даже не знал, сколько пробыл в этом состоянии, уцепившись за прутья и бессмысленно глядя сквозь снующих по двору братьев. У него действительно не было цели. Когда он был совсем еще маленьким бастардом, он страстно желал стать законным сыном уважаемого всеми отца. Чуть позже яростно доказывал, что обладает большими достоинствами, чем его законнорожденные сверстники. А потом он пришел в Орден – как прыгнул со скалы.
-    Бастард? – мгновенно вычислил его Комиссар и тут же широко улыбнулся, - молодец, что пришел.
Уже на следующий день Томазо изо всех сил дрался за самое себя и знал, что не сдастся – даже ценой жизни. А потом были годы обучения – по восемнадцать-двадцать часов каждые сутки: фехтование, математика, языки, генеалогия, астрология и снова фехтование. А потом он просто работал, постепенно постигая тонкости своего дела.
Он любил свою работу. Но вот цели у него не было.
Вопреки тому, что он сказал Австрийцу, Томазо совершенно точно знал, что не станет не только Папой, но даже Генералом, – никогда. Убедив себя, что титулы и деньги мешают проявлению достоинств человека, Томазо нещадно вычеркнул из списка ценностей и то, и другое.
Он просто работал. Исполняя цели других.
Томазо оторвал занемевшие руки от решетки и повернулся к двери.
-    Охрана!
Тяжелая дубовая дверь со скрипом распахнулась, и Томазо ткнул в сторону Бруно Гугенота рукой.
-    Я забираю его с собой. Пусть начальник караула подготовит бумаги на выход.
***
Амир узнал о гибели отца, когда помогал бабкам принять особенно трудные роды.
-    Как это произошло?
-    Его застрелили, - опустив голову, сказал гонец. – Мы обыскали вокруг все, нашли лежанку из травы, но убийца бежал.
Амир попросил его подождать, вернулся к роженице, а когда двойня все-таки вышла, – слава Аллаху – оба мальчика, да еще и живые, вскочил на коня и к ночи добрался до укрытой в горах общины.
Отца уже похоронили – по обычаю, до захода солнца, и осмотреть рану было невозможно, и тогда Амир вместе с мужчинами сходил к «лежанке» убийцы, оценил расстояние и покачал головой.
-    Это – не обычный мушкет.
-    А что же тогда? – удивились воины.
-    Смотрите, расстояние раза в полтора больше. И при этом он попал.
А когда на следующий день пришла весть еще об одной смерти – в соседнем племени, Амир, принявший власть после отца, приказал послать гонцов во все окрестные селения. Он уже понимал, что происходит.
***
Как и ожидал Томазо, полыхнуло по всему полуострову, именно так, как он и предполагал. И без того оскорбленные насильственным крещением, а теперь еще и сгоняемые с родовых земель мориски Кастилии, Валенсии и Арагона мгновенно стали нападать на королевские гарнизоны, гранды немедленно их поддержали и выслали Короне протесты, и даже пригнувшие головы депутаты Кортеса вдруг вспомнили, что у них когда-то были права.
И только там, где методично работали его люди, все было тихо: вождей мусульман методично устраняли, и общины едва успевали выбрать новых. А потом и там что-то произошло: мусульмане утроили караулы и люди Томазо не могли подобраться к вождям даже на расстояние полутора мушкетных выстрелов.
Понятно, что Генерал, хотя он и не любил морисков и евреев, был вынужден поднять вопрос о недостаточной работе Трибунала на первом же совместном заседании.
-    Вы только делаете вид, что работаете, а гранды продолжают строить козни, - без особой охоты обвинил он Главного инквизитора, - и теперь все наше дело под угрозой.
Томазо видел, как – на долю секунды – зрачки главы всех арагонских Трибуналов скакнули в сторону, однако он тут же взял себя в руки и начал давить на «дело Веры». А той же ночью Генералу стало плохо.
-    Итальянский почерк, - хмыкнул врач-еврей в ответ на вопрос Томазо, - еле успел ему желудок прочистить. Но гарантий никаких.
Томазо подошел к Генералу и согласился: это определенно был яд. Правая щека Генерала собралась в устрашающую гримасу, а дыхание было тяжелым и прерывистым.
-    Мои полномочия, - жестко потребовал Томазо, - пока для нас еще худшим не кончилось.
Генерал скосил левый глаз, и Томазо на секунду оторопел, но подошел таки к шкафу и выдвинул один из ящиков.
-    Здесь?
Генерал прикрыл левый глаз. Правый так и смотрел в пространство перед собой. Томазо быстро переворошил бумаги и в самом низу нашел подписанный Генералом документ. Пробежал его глазами и охнул.
-    Вы предвидели?!
Генерал шевельнул краем рта. А Томазо так и стоял, тупо уставясь в заранее приготовленный Генералом документ, фактически передающий Томазо всю власть над Арагоном, – в обход Совета Ордена.
***
ЧАС СЕДЬМОЙ
***
Той же ночью секретарь Генерала – глухонемой картезианец ознакомился с криво подписанной хозяином бумагой, не поверил, сходил и посмотрел на почти парализованного Генерала сам и лишь тогда выдал Томазо несколько шкатулок с документами.
Томазо открыл первую шкатулку, да так и замер с первой же бумагой в руках. Это была копия письма Австрийца Изабелле. Дон Хуан извещал «сестру», что намерен объявить себя королем по меньшей мере Майорки, Обеих Сицилий, Гибралтара и Валенсии и предлагал поделить Пиренейский полуостров честно, поровну.
-    Какая наглость! – восхитился Томазо, - ай, да бастард!
Мысль о том, что Австриец, как и он сам, незаконнорожденный, так высоко взлетел, доставляла противозаконное удовольствие. Но едва он взял следующую бумагу, все его веселье кончилось. Некий аналитик предрекал Генералу скорую потерю сахарных плантаций Нового Света, как следствие, поражение Папы в Италии и, как следствие, вступление во всеобщую войну московитов, – естественно, на стороне протестантов.
-    Ого! – подивился Томазо. Он предполагал подобное, но лишь как самый худший вариант развития событий.
Далее аналитик писал, что, поскольку продвижение Москвы может остановить только Османский султан, Папа рискует потерять не только Польшу, но еще и Балканы.
-    Матерь Божья… - выдохнул Томазо.
Он понимал, что помощь султана Папе безвозмездной не будет, а значит, потеря Балканского полуострова – реальность. Томазо кинулся просматривать остальные бумаги и вскоре признал, что недооценивал Генерала, - тот, спасая положение, работал, как проклятый.
Чтобы удержать сахарные плантации за собой, нужны были деньги – много денег, причем, немедленно. Истощенное хозяйство полуострова таких денег дать не могло – даже, если бы евреи и мориски остались бы в стране. И ход, который придумал Генерал, был невероятно дерзким.
Судя по бумагам, узнав о подготовке оскорбительных королевских указов, Генерал попытался предотвратить их появление. А когда стало ясно, что это не удастся, от имени Ордена договорился об оптовой продаже всех евреев и морисков в рабство, - как только те покинут пределы Арагона и Кастилии и потеряют подданство, а значит, и формальную обязанность Короны защищать их. Одним из партнеров по сделке была Португальская Корона, умно пообещавшая евреям убежище; другим – марокканский султан, покровительства которого ожидали мориски.
Беженцев предполагалось выдоить в три этапа. Сначала они платили за право убежища в Португалии и Африке. Затем их «облегчали» при прохождении таможенных постов Арагона. Заодно предполагалось по дешевке скупить имущество беженцев, и особенно принадлежащий морискам скот, - армию следовало кормить, а перевезти скотину в Африку мориски все равно не сумеют. И лишь затем, уже на той стороне, неверных продавали работорговцам. Нам, как хозяевам товара, причиталось две трети.
Томазо быстро прикинул возможную выручку: на военный флот для обороны сахарных плантаций в Новом Свете хватало. Даже если половину разворуют епископские племянники.
-    Ай, да Генерал! – потрясенно цокнул он языком.
Только теперь стало ясно, сколь рискованную игру ведет Орден, одной рукой через Трибунал беря взятки с наивных грандов и провоцируя мятежи морисков, а второй – выстилая им дорожку на костер да в рабство.
Понятно, что и протестанты не дремали. Томазо пролистал бумаги, и довольно быстро нашел нужную сводку. Неведомый агент сообщал Генералу, что Англия и Голландия уже ведут с пиренейскими евреями активные переговоры и зовут в свои страны и колонии всех, кто пожелает, - от крестьян до врачей.
-    Еще бы вы не звали… – процедил Томазо.
В условиях затяжной войны квалифицированные мастера решали многое, если не все. И если изгнанные евреи и мориски стали бы работать на врага, исход войны был бы предрешен. Вот только теперь их ждала иная судьба.
-    Только бы суметь… - прошептал Томазо.
Он понимал, на сколь узенькую, тоньше мостика в мусульманский рай, дорожку только что ступил.
***
Когда Амиру сообщили, что марокканский султан, вроде бы как согласен принять всех беженцев-мусульман, он задумался. Кое-кто из морисков прямо сейчас воевал вместе с грандами против короля. Но его люди голодали и давно уже хотели одного – нормальной жизни.
-    А что в Гранадском эмирате нас не ждут? – внезапно засомневался он.
-    В Гранаду еще суметь прорваться надо, - покачал головой принесший весточку купец, - там, у границы на каждой тропе посты. Большей частью доминиканцы – звери, а не люди.
Мужчины понурились. Гранада была и ближе, и понятнее Африки, но с Псами Господними никто связываться не желал.
-    Король обещал пропустить всех желающих до порта Коронья, - сказал купец, - а оттуда в Африку много судов ходит.
Амир расстелил на коленях карту. Означенный порт был не так уж и далеко, но он просто не представлял, как будет перевозить скотину. А главное, Амир слишком хорошо помнил то, что порассказал ему о марокканских властях тот христианин-раб, которому он как-то вправил кишки.
-    Мы идем в Гранаду, - решительно свернул он карту.
-    Зачем, Амир? – недовольно загудели мужчины, - тебе мало погибших?
Амир поднял руку, призывая к тишине.
-    Друг моего врага мой враг, - процитировал он правило умножения положительного числа на отрицательное – еще из «Алгебры», - и если марокканский султан договорился с нашим королем, дело нечисто.
***
Когда Комиссар Трибунала брат Агостино получил очередное распоряжение из Сарагосы, он немного испугался. Теперь Главный инквизитор не настаивал на преследовании морисков, однако, жестко потребовал полного и окончательного приобщения к Церкви скрывающихся в лесах и долах местных язычников.
-    Хорошо написано, - оценил красоту слога Комиссар, - если бы так же и дела шли…
Языческих сел в округе было достаточно. Но вот беда, за сотни лет соседства христианские, мусульманские и еврейские селяне оттеснили их на неудобья. Каждые два-три года монахи, утопая в болотах и огибая жуткие осыпи, кое-как добирались до какой-то части из них и демонстрировали картинки со страшным судом. Перепуганные язычники принимали крещение, а едва монахи уходили, все продолжалось по-старому.
Как говорили Комиссару монахи, иные села из-за неслаженности действий крестили по два-три раза: то францисканцы, то бенедиктинцы, то еще кто. И вот теперь брату Агостино предстояло пройти по их следам и примерно наказать всех, кто отступил от однажды принятой веры в Христа. Но он боялся. Как рассказывали все те же монахи, язычники уже знали, что такое Трибунал.
***
Бруно ничуть не удивился тому, что сеньор Томазо взял его с собой. Он видел, что его коллега одновременно удручен, взвинчен и, как никогда, одинок.
-    Настоящий часовщик всегда одинок, - сказал он сеньору Томазо, когда они в роскошной карете объехали несколько крупных городов и отправились в сторону Гранадской границы.
-    Почему?
Сеньор Томазо был настолько углублен в свои мысли, что даже толком не обдумал, к чему это сказано.
-    Не знаю, - пожал плечами Бруно, - Олаф был всегда один, я всегда один, вы тоже, как я вижу…
-    Я – монах, - отрезал сеньор Томазо, - если ты об этом…
Бруно рассмеялся. Он видело множество монахов. Это веселое, буйное и вечно нетрезвое племя отнюдь не отличалось склонностью к одиночеству. А огромные кладбища убитых Божьими невестами младенцев окружали каждый монастырь.
-    Не в этом дело. Вы – мастер.
Сеньор Томазо удивился и тут же иронично усмехнулся какой-то своей мысли.
-    Какой из меня мастер? Судя по тому, что я недавно узнал, я всего лишь подмастерье. А мастер у нас один – Папа.
-    Нет, - покачал головой Бруно, - Папа – не мастер; Папа – всего лишь заказчик.
-    А в чем разница? – заинтересовался сеньор Томазо.
-    Заказчик наслаждается обладанием, а мастер – созиданием. Вот только первое доступно и зверю, а второе умеет лишь человек.
Он немного подождал, пытаясь понять, дошло ли до сеньора Томазо сказанное, подумал и все-таки добавил то, о чем они уже спорили несколько суток пути.
-    Вы многое разрушили, но вы до сих пор так и не решили, что хотите создать.
Сеньор Томазо тряхнул головой, пыхнул себе под нос, повернулся к Бруно и взгляд у него был полон злости.
-    Ты опять за свое? Ты и впрямь думаешь, что я разрушаю хорошие правильные куранты, чтобы построить полный кукольной лжи театр?
В окно кареты потянуло паленой шерстью, и Бруно сморщил нос и мотнул головой в сторону занявшегося кострища.
-    Это ведь ваша работа…
Сеньор Томазо недовольно крякнул и, подавая сигнал кучеру, ударил кулаком в перегородку. Глянул на Бруно и распахнул дверцу.
-    А ну, пошли.
Бруно дождался, когда сеньор Томазо выйдет, и последовал за ним. Там, впереди стояло штук восемь столбов, и как раз сейчас несколько монахов разжигали солому, которой были обложены дрова. Судя по крайней нищете окружившей место казни толпы, это определенно были язычники, и карали их за хорошо доказуемое поклонение бесам рощ и ручьев.
-    Ты это имеешь ввиду? – ткнул рукой в сторону столпившихся вокруг столбов селян.
Бруно кивнул. Женщины уже начали подвывать, а потом, когда огонь разом охватил ноги изобличенных колдунов и ведьм, поднялся такой вой, что они оба заткнули уши. Сеньор Томазо мотнул головой, приказывая Бруно идти за ним, а потом не выдержал и перешел на бег.
-    Сеньор Томазо Хирон! Сеньор Томазо Хирон!
Бруно вывернул голову и обмер. За ними бежал и кричал так, что перекрывал своим голосом вой сжигаемых поклонников дьявола, тот самый брат Агостино.
-    Сеньор…
Бруно разжал уши, догнал сеньора Томазо и коснулся его плеча. Рев стоял такой, словно деревенские уже попали в ад.
-    Что там еще? – обернулся сеньор Томазо.
-    Сеньор Томазо Хирон! Какое счастье! – подбежал Комиссар Трибунала ближе, - что же вы без предупреждения? Я бы стол приготовил…
Комиссар окинул Бруно вспоминающим взглядом, вздрогнул и вытаращил глаза.
-    Ты?
Но Бруно так и не успел ничего ответить.
-    Где их деревня?! – перекрывая вой, прокричал сеньор Томазо.
-    Там, за рощей! – так же прокричал Комиссар Трибунала.
-    Веди!
Они снова перешли на бег, и лишь за рощей, когда вой перестал резать уши, сеньор Томазо схватил Бруно за руку и затащил в плетеную из прута, кое-как обмазанную глиной и крытую соломой коническую хижину.
-    Смотри!
Бруно огляделся. Земляной пол, грубо сложенная печь, дыра в кровле вместо дымохода, явно слепленный руками кривой глиняный горшок и выдолбленная в куске ствола ступа. Так в их городе мастеровых не жили даже рабы.
-    Они прячутся от веры Христовой уже второе или третье столетие, - обвел рукой обстановку хижины сеньор Томазо, - и для них то, как они живут, - верх счастья и справедливости.
-    Да, это так, - кидая в сторону Бруно панические взгляды, заискивающе подтвердил брат Агостино. – Колдуны они и есть колдуны…
-    Заткнись!
Сеньор Томазо еще раз оглядел хижину и посмотрел Бруно в глаза.
-    Арагон отстал от Европы даже больше, чем они отстали от нас. И нам нельзя прятаться от жизни. Потому что иначе все эти протестанты, итальянцы, турки и московиты будут обращаться с нами, как мы с этими язычниками.
Он замолчал, вздохнул и завершил:
-    Или как с тем, что годится лишь на переплавку… если тебе так понятнее.
***
Амир упорно продвигался на юг, и каждый третий-четвертый день к нему примыкали все новые и новые мусульманские села.
-    А почему в Гранаду? – первым делом спрашивали они, – почему не в Африку?
-    Друг нашего врага – наш враг, - отвечали мужчины, мгновенно усвоившие простейшее алгебраическое правило.
А едва они вышли на ведущую в Гранадский эмират дорогу, стало ясно, что их предупреждали не зря. На деревьях у дороги, через каждые четверть часа пути болтались повешенные мусульмане – по одному, по два, а то и по три человека сразу.
-    Псы Господни… их работа… - шептали женщины, а мужчины все крепче и крепче сжимали оружие и начинали подходить к молодому вождю.
Но Амир уперся.
-    Пугают, значит, сами боятся, - отвергал он всякие попытки отвернуть в сторону указанного Короной порта.
И лишь когда они вышли на границу, даже Амир признал, что слухи были небеспочвенны. Посланные вперед лазутчики сообщили, что ущелье полно доминиканских караулов, а согнанные с окрестных деревень крестьяне спешно возводят стену из сырого кирпича вокруг переправы через реку.
-    А другие тропы есть? – спросил Амир.
-    Есть, – подтвердили разведчики, - и не одна, но там слишком открытое место; пока скот через реку перегонишь, всех перебьют.
-    Значит, туда и пойдем, - принял решение Амир.
***
Томазо проехал по всем предназначенным для изгнанников дорогам, и везде видел одно и то же: в Португалию тянулись длинные, тяжело груженые грубым холстом, низкосортной кожей и прочим не запрещенным к вывозу товаром обозы евреев, а в сторону Короньи, поднимая тучи пыли, гнали свой скот мориски.
Впрочем, агенты сообщали, что целиком загнать мусульман в Коронью не удалось, и едва ли не половина морисков с боями прорывается в Гранаду. Это означало, что выгод от оптовой скупки скотины и продажи рабов что у Короны, что у Церкви будет вдвое меньше. И это было очень плохо.
-    Сколько у вас людей? – первым делом интересовался Томазо, как только посещал приграничные монастыри.
-    Немного, - начинали юлить настоятели, - человек двести-триста…
Томазо требовал книги регистрации, затем бухгалтерские отчеты и моментально доказывал, что триста человек это те, кто находится в стенах монастыря, а если посчитать тех, кто работает в городе, выходит порядка двух-трех тысяч.
-    Полторы тысячи отправить на границу, - приказывал он и оставлял пару своих людей. Чтобы лучше дело двигалось.
И настоятели плакали, били себя в грудь, но людей на возведение укреплений и организацию караулов посылали. А потом Томазо вышел в приграничное ущелье, и увидел, что дело совсем плохо.
-    Наши разведчики обошли окрестные ущелья, - по-военному четко доложил командир гарнизона – крепкий, энергичный доминиканец. – Там все битком сарацинами забито. Только напротив нас восемнадцать племен собралось.
-    Подожди, - не понял Томазо, - а чего они ждут? Почему не пытаются пройти?
-    В том-то все и дело, что они проходят, - болезненно усмехнулся монах, - в соседнем ущелье.
-    Так перекройте и его! – вспыхнул Томазо. – Вы думаете, зачем я вам людей дал?!
Командир покачал головой, приказал привести лошадей и спустя полчаса Томазо выехал на пригорок, окинул взглядом долину и охнул. Вся долина была битком забита беспрерывно вытекающими из окрестных ущелий потоками людей и скота. И все это двигалось к переправе.
-    Вы посмотрите, как все грамотно сделано, - ткнул рукой в сторону брода доминиканец.
Томазо присмотрелся и с горечью признал, что слишком недооценивал предназначенный к продаже «живой товар». Вместо того чтобы, теряя скот и людей, панически бежать, мориски просто скопировали таможенный пост, - но уже к своей пользе. Тайно, видимо, ночами, выкопали рвы – по обеим сторонам брода, посадили туда около полутора сотен мужчин с арбалетами и мушкетами и под их защитой без спешки, методично переправляли на ту сторону стадо за стадом и племя за племенем.
-    Мы даже подступиться не можем, - пожаловался доминиканец, - я за два дня сорок восемь человек потерял.
«Контрабандисты, - сразу понял Томазо, - среди них определенно есть контрабандисты». Только человек, не раз пересекавший границу, мог набраться отваги столь откровенно попирать указ короля.
Но не это было важно. Томазо прекрасно знал, как быстро переносятся новости среди мусульман, а значит, не пройдет и полумесяца, как этой методой начнут пользоваться все.
Для его планов пополнения казны это могло обернуться катастрофой.
-    Сарацин выбить. Укрепления сравнять с землей. Брод перекрыть, - приказал он. - Любой ценой. Солдат я пришлю.
***
Сеньор Томазо принимался спорить с Бруно, едва они садились в карету. И если верить тому, что день за днем рассказывал сеньор Томазо, мастера самых разных стран стремительно усиливали движущие части, переставляли свои шестеренки и меняли регуляторы хода, и тот, кто придумывал самый лучший механизм, получал возможность пустить своих противников на переплавку.
-    А цель? – ехидно интересовался Бруно, - хоть у кого-нибудь из них есть цель?
И тогда сеньор Томазо взрывался, начинал размахивать руками, кричать, что развитие бесконечно… и Бруно немедленно задавал второй вопрос:
-    Я что-то не пойму, сеньор Томазо, а вы сами-то в Бога верите?
И монах тушевался. Потому что идея бесконечного развития в корне противоречила христианской идее Конца Света. И тогда начинал говорить Бруно.
Он прямо указывал, что бесконечная жизнь отнюдь не присуща мирозданию, – ибо все его отдельные части смертны. А значит, и Вселенная – те же подверженные износу башенные куранты, которые однажды пробьют полночь.
Используя сказанное самим сеньором Томазо, Бруно напоминал, что оба лагеря – что католический, что евангелистский – всего лишь навязывают врагу свой чертеж, якобы пригодный для всего мира. Но ни те, ни другие не привели в порядок даже свои собственные «часы».
И он четко указывал на первопричину такого положения – отсутствие цели.
-    А как же власть?! – кидался возражать сеньор Томазо. – Чем не цель?
-    Власть сама по себе бессмысленна, - легко парировал Бруно, - что мне моя власть над купленным металлом, если я не знаю, что из него выковать? У вас нет цели, сеньор Томазо.
И сеньор Томазо умолкал и принимался смотреть в окно – до следующего спора. А Бруно все лучше понимал, что превосходит и этого Мастера.
***
Томазо оспаривал тезисы часовщика все дорогу до Сан-Дени, но оспорить так и не сумел. Власть, как самоцель, это и впрямь было бессмысленно, а никакой иной цели он так и не видел – ни у евангелистов, ни у своих. Это раздражало. Прямо сейчас тысячи и тысячи умных, отважных, сильных «Томазо Хиронов» по обе стороны линии фронта работали, как заведенные, а там наверху так и не придумали ничего сложнее «власти, как самоцели».
Но это было доступно и деревенскому петуху!
Лишь когда Томазо вернулся в Сан-Дени, ему удалось выбросить эту так и не решенную задачу из головы. Генерал чувствовал себя намного лучше, но еще не вставал. Томазо быстро просмотрел почту, и сразу же выделил главное: письмо из канцелярии Папы. Секретарь сообщал Генералу, что направляет ему копию послания Дона Хуана Хосе Австрийского. Томазо развернул копию и замер.
Австриец сообщал Папе, что только что в бою под Павией взял в плен короля Франции.
-    Черт! – воскликнул Томазо и, не веря своим глазам, перечитал эти две строчки, а затем и все письмо от начала до конца.
Сомнений не было: с французским королем произошло невозможное, то, что случается с королями раз в сто лет. И теперь Австриец высокомерно предлагал остановить кровопролитие на достаточно почетных для Папы условиях. Иначе, как предупреждал Австриец, Папа Римский потеряет не только Рим.
Томазо утер мокрый лоб рукавом и кинулся к огромной карте Европы. Теперь менялось все.
-    Черт…
У него было четкое ощущение, что, предлагая мир, Австриец темнит. Томазо снова подошел к карте. Почти весь Пиренейский полуостров контролировался королевской четой, а точнее, поставленными на колени грандами.
«Гранды?»
При наличии поддержки извне гранды могли и подняться с колен.
***
Последний штурм Амир уже еле отбил, - доминиканцы явно вызвали подмогу.
-    Строим вторую линию укреплений, - сразу же после штурма распорядился он, - срочно. А я буду просить вождей о помощи.
И мужчины, уже переправившие семьи и скотину в Гранаду, не возразили ни слова, той же ночью заложили вторую линию, а поутру, когда монахи трех или четырех военных орденов пошли в атаку, они оставили на ровном, как стол, поле еще порядка полутысячи убитыми.
А к полудню подоспела помощь из разбросанных по всем окрестным ущельям племен, - кто с арбалетом, кто с копьем. Уже понимающие, какому опасному врагу противостоят, люди Амира сразу же разобрали новичков по окопам, помогли пристрелять местность, объяснили все сильные и слабые стороны линий обороны и только тогда перешли границу.
-    Так и держите, - пожелал Амир пришедшим на смену вождям, - и через этот брод половина Арагона переправится.
А потом они подошли к первому городу, встали в числе прочих перебравшихся через границу племен у реки, и в первый же день Амира нашел один из визирей Эмира Гранадского.
-    Много еще ваших на той стороне? – первым дело спросил он.
«Ваших, - отметил Амир, - он сказал «ваших», а не «наших»…»
-    Я думаю, двести-триста тысяч, сеньор.
-    И все идут сюда?
Амир вспомнил огромные стада, бредущие в сторону порта Коронья, и вздохнул.
-    От силы половина…
-    Слава Аллаху, - с явным облегчением выдохнул визирь, - а то мы уже не знаем, где вас размещать. Сами понимаете, хорошие пастбища давно заняты.
Амир замялся и все-таки спросил то, о чем думал с самого начала.
-    А Эмир Гранадский… он не думает увеличить свои земли?
Визирь испытующе посмотрел на Амира.
-    Ты о чем?
-    В Арагоне сейчас неспокойно, - волнуясь, начал объяснять Амир, - многие, и даже христиане, королем недовольны, особенно из-за медной монеты. Может быть, имеет смысл ввести на племенные земли морисков армию Гранады? Ну, взять их под защиту…
Визирь улыбнулся.
-    А ты ведь грамотный. Где учился?
-    Да у вас же, в Гранаде.
-    Математик?
-    Медик. Недоучился два года… не успел.
-    Тогда вот, что я тебе скажу, студент, - покачал головой визирь, - даже не думай о войне.
-    Но почему? – начал напирать Амир, - защитить эти земли сейчас некому, обиженных на короля среди наших мужчин много – самое время! Вы походите среди людей, послушайте, что они говорят! Они же, чтобы домой вернуться, будут сражаться, как львы!
-    Все! Хватит! – оборвал его визирь, - ты должен понимать: друг нашего друга – наш друг.
Амир непонимающе тряхнул головой.
-    А разве у эмира Гранадского и Бурбона есть общие друзья?
Визирь кивнул.
-    У Папы Римского и Султана Османского – договор… и крепкий. И вообще, поверь мне: плохой мир с христианами гораздо лучше войны.
-    Вы не понимаете… - покачал головой Амир, - они не остановятся. Никогда. И мы никогда простить не сможем.
***
Томазо почуял, что почва из-под ног все-таки уходит, довольно быстро. После того, как сам король Франции попал в плен, Папа растерялся, и гранды тут же подняли голову: они уже понимали: стоит Австрийцу победить, и Бурбону Арагонскому – конец. Но главное, переходящие границу с Гранадой мориски, увидев, что хороших пастбищ им не дадут, быстро сбивались в землячества и все чаще поговаривали о создании мощной освободительной армии и возвращении в Арагон, - уже как хозяева.
-    Все дело в том, - объяснял специально приехавший из Гранады агент Ордена, - что кое-кто при дворе эмира подумывает о войне – руками наших морисков.
-    Но ведь эмир противник войны… – осторожно напомнил Томазо.
-    Эмир наших морисков еще не контролирует, - развел руками агент, - а главное, если мориски и впрямь вернутся в Арагон, как завоеватели, эмир Гранадский тут будет ни при чем.
-    Как ни при чем? – не понял Томазо.
-    Они – не подданные эмира, - горько рассмеялся агент, - юридически, они все – наши подданные, и эмир не несет за них ровно никакой ответственности.
Томазо посмотрел на огромную карту приграничных районов и понял: если англичане или голландцы доставят в лагеря беженцев хоть сколько-нибудь крупную партию оружия, мориски и впрямь вернутся на свои земли. Но теперь уже, - как хозяева.
-    Черт!
Он поблагодарил агента, приехал к Генералу и выложил все, как есть. И Генерал подтянулся в постели и, с трудом ворочая наполовину парализованным языком, произнес.
-    А вот… теперь… действуй.
-    Я могу… - вопросительно начал Томазо.
-    Можешь! – оборвал его Генерал, - Зажми… их всех! Всех!
Томазо кивнул, вскочил и, что есть сил, помчался к Гаспару.
-    У тебя все готово?!
-    И давно, - улыбнулся Гаспар, - ты лучше скажи, когда мне этого мальчишку отдашь.
-    Не сейчас, Гаспар, - отмахнулся Томазо, - лучше давай-ка, показывай, где у тебя почта.
Гаспар подозвал двух замерших на почтительном расстоянии монахов, и те подхватили своего начальника на руки и понесли в соседний зал.
-    Вот, - широким жестом обвел Гаспар высоченные, в два человеческих роста стеллажи, - здесь все.
Томазо бросился к стеллажам и стремительно просмотрел несколько пакетов на выбор. Все было именно так, как это и было обговорено с Гаспаром. В каждом предназначенном провинциальным Трибуналам пакете лежало одно основанное на «Зеленой книге» и уже готовое к возбуждению преследования дело. И здесь их было… на каждого арагонского сеньора.
-    Рассылай! – распорядился Томазо.
-    Все? – поднял брови Гаспар.
-    Все!
***
Эти шестьдесят восемь увесистых пакетов Комиссару Трибунала Агостино Куадра привез помощник настоятеля Орденского монастыря.
-    Здесь на всех городских сеньоров. Начинайте возбуждать дела сегодня же, строго по нашему списку.
-    Я не могу стольких сразу…
-    Сможешь, - отрезал монах, - или сам туда же отправишься. Или ты думаешь. У Ордена на тебя ничего нет?
Комиссар глотнул. Он так не думал.
-    И что… всех – на костер?
-    Нет, - мотнул головой монах. На костер отправишь только тех, кто не примирится с Церковью. А всех остальных – на войну.
-    На какую войну? – опешил Комиссар.
-    На войну с Гранадой.
-    Но мы же не воюем с Гранадой… - вытаращил глаза Комиссар.
-    А это уже – не твое собачье дело.
***
Общины арагонских евреев обсуждали, что делать дальше, как никогда, горячо и уже раскололись на несколько лагерей.
Большинство считало, что надо принять условия Португальской Короны, то есть заплатить по одному золотому дукату за каждого принятого еврея плюс отдать четверть всех ввозимых товаров и начинать врастать в землю новой родины. Многие, особенно из городских, были склонны принять крещение и остаться, но признаваться в этом более стойким верой сородичам никто не спешил. И лишь единицы были готовы оборвать все корни и правдами и неправдами прорываться в мусульманские либо евангелистские страны, - например, в Швейцарию.
Пожалуй, этих и отговаривали более всего: с риском для жизни переходить границу, чтобы попасть в нищую горную страну, живущую только продажей наемных гвардейцев, это и впрямь было глупо.
-    Поэтому принцесса Маргарита и принимает всякую шваль, что деваться ей некуда, - объясняли те, кто поумней, - нет у этой страны будущего, а значит, и у ваших детей его не будет.
Понятно, что упрямцы начинали говорить, что сами себе все создадут, но, по большому счету, даже они понимали: гарантий никаких.
***
Бруно использовал свою условную свободу целиком. Да, у дверей стоял охранник, но листать стоящие на полках книги охранник не мешал, и Бруно просматривал библиотеку и думал. Его цель всегда была в том, чтобы устанавливать Порядок. Теперь, после посетившего его во время пытки озарения – Вселенский Порядок.
Логических препятствий тому не было – главным образом, потому, что Мироздание и впрямь было построено по принципу курантов. Дотошно изучивший небесную механику Бруно видел: это обычный механизм. Тридцать зубьев-дней месяца командовали женщинами. Двенадцать зубьев Зодиака прямо управляли сменой времен года. 19-летняя шестерня лунного цикла вызывала приливы и отливы. Механика мироздания была согласована во всех своих частях и замыкала полный цикл каждые 532 года.
Звезды и планеты настолько явно действовали на мир, что астрологи даже создали таблицу соответствия между знаком, под которым человек родился, и его судьбой. Но Бруно видел дальше астрологов.
Изучивший множество часов, Бруно знал, как никто: любая шестерня влияет на все остальные. Жизнь это правило подтверждала, и даже воробей мог заставить настоятеля огромного монастыря упоминать о себе через день. И это означало, что любое действие человека, – хотел он того или нет, – заставляет небесные светила содрогаться и… менять ход.
-    Ерунда, - решительно отверг эту версию сеньор Томазо, - чего только люди уже не натворили! А пути звезд, как были, так и остались неизменны.
Бруно рассмеялся. Любой часовщик знал, что мелкие отклонения конструкции часов компенсируют друг друга. Именно поэтому даже самые примитивные куранты столь точны.
-    Люди никогда не пробовали действовать согласованно, - объяснил он, - а если каждый тянет в свою сторону, повозка останется на месте.
Сеньор Томазо нахмурился.
-    Ты хочешь сказать, что если, встав поутру, все люди одновременно топнут левой ногой…
-    Мир лопнет, - закончил мысль Бруно, - и это называется резонанс. Но люди – не дрова, они вовсе не обязаны лежать в рядок.
Сеньор Томазо уставился в пространство перед собой. Похоже, он лишь теперь начинал осознавать, что всю жизнь помогал Церкви использовать людей, именно как дрова.
-    Да, люди – не дрова, - повторил Бруно, - люди – шестерни. И у каждого – своя роль в механизме, который следует собрать.
-    Ты хоть понимаешь, на что замахнулся? – пристально посмотрел на него сеньор Томазо.
Бруно кивнул; он понимал.
***
Едва Генерал дал добро, времени на разговоры практически не осталось, - разве что по ночам. Понимая, что и в Португалию тоже придется ехать ему, Томазо метался из Трибунала в Трибунал, заставляя инквизиторов шевелиться, и недели через две-три, маховики Святой Инквизиции со скрипом стронулись с места.
-    Ваши повара связывают ноги животным перед тем, как их зарезать? – крайне вежливо допрашивали грандов – одного за другим.
-    А мне откуда знать? – как правило, отвечал гранд. – Наверное, связывают; у меня среди поваров есть и мусульмане.
-    И вы это мясо едите?
Гранд начинал нервничать.
-    Следующий вопрос, - не давал ему опомниться инквизитор, - вы едите мясо животных, которые не были зарезаны?
-    В смысле, дохлятину? – поднимал брови гранд.
-    Отвечайте на вопрос, сеньор.
-    Нет, конечно, - брезгливо передергивался гранд, не понимая, что только что положил камень на свою будущую могилу.
«Признал, что соблюдает магометанские обычаи в еде», - аккуратно записывал секретарь.
-    Следующий вопрос, - не позволяя подозреваемому додумать уже сказанное, диктовал инквизитор, - моете ли вы себе руки от кистей до локтей, а также лицо, рот, ноздри, уши, ноги и половые части?
-    Не только… - сжимал кулаки гранд, - я вообще грязи не люблю.
«Признал, что моет тело согласно магометанскому обычаю», - мгновенно записывал секретарь.
-    Моете ли мертвецов и погребаете ли их в непаханой земле? – продолжал инквизитор.
И вот на этом пункте ловились три четверти грандов, фактически все, кто происходил от мусульман. Похоронные обряды сохранялись прочнее всего, даже невзирая на крещение, а доказать их соблюдение было проще простого – по обычной кладбищенской описи.
Одновременно – так же, по всему Арагону – добивали грандов, подозреваемых в ереси жидовской и нескольких ересях евангелистских.
-    Читайте «Зеленую книгу» и высланное вам дело. Там все, что надо, уже есть, - терпеливо объяснял инквизиторам Томазо. – Не получается в жидовской ереси обвинить, пробуйте в евангелистской. Не выходит и там, пытайтесь греческую или армянскую вменить. Работайте, сеньоры, работайте!
Понятно, что поскольку канонического богословия никто из грандов не зубрил, рано или поздно попадались все. А у тех, кто сопротивлялся, инквизиторы брали жену или дочь, племянника или племянницу, и так, по цепочке, собирая каждое неосторожно сказанное слово, добирались до нужного горла. И лишь тогда появлялся человек Ордена.
Предложение было простым и понятным: гранд выставляет посильный отряд и лично выходит на войну с Гранадой, и все грехи ему, как участнику Крестового похода, тут же погашаются.
-    Мы же не воюем с Гранадой… - как правило, потрясенно выдыхал гранд.
-    Пока не воюем… - поправлял его монах.
***
Иосифу не на что было не то чтобы оплатить проезд до Амстердама, как ему советовал отец, но даже купить осла, - все имущество забрала инквизиция. И потому он долго шел пешком.
Дорога была утомительной и непростой. Во-первых, почти на каждом крупном перекрестке приходилось останавливаться и ждать, пока через дорогу, в сторону Короньи пройдут стада коров. Мусульмане понятия не имели, как погрузят все эти стада на корабли, и сколько с них возьмут за перевоз, но оставлять скотину королю не собирались.
Во-вторых, почти в каждом городе их ожидали молодые энергичные ребята из Христианской Лиги, и евреев снова и снова обыскивали, выуживая из потайных мест припрятанные деньги, золотые и серебряные женские украшения и прочие запрещенные к вывозу вещи.
-    Вам разрешено вывозить только медные деньги и векселя, - жестко и юридически грамотно отвечали легионеры на все мольбы, - а это мы конфискуем в пользу Церкви и Короны.
Тогда Исаак и приспособился помогать богатым еврейским семьям заново паковать вещи – после каждого досмотра. И уже неподалеку от Португалии он понял, что хватает и на осла, и на таможню.
Но едва Иосиф заплатил таможенникам зашитый в седло, чудом сэкономленный и спасенный от легионеров золотой дукат и пересек португальскую границу, как его ограбили – абсолютно законно.
-    А где четверть товара для Его Высочества? – недобро посмотрел на него таможенник.
-    У меня нет никакого товара, - мотнул головой Иосиф.
-    А осел? – прищурился таможенник.
Иосиф покорно передал поводья таможеннику, получил в виде сдачи все те же медные мараведи, рассмеялся и швырнул их через спину – в сторону арагонской границы.
-    Дурак, - констатировал таможенник, - лучше отдал бы мне. Знаешь, скольким евреям я еще должен буду сдачу выдать?
Иосиф пожал плечами, развернулся и двинулся сквозь столпившуюся у таможни, шумную, возбужденную, хныкающую тысячами детских голосов толпу.
***
В самый разгар борьбы с ересью арагонских и кастильских грандов Генерал вызвал Томазо.
-    Что со снабжением армии? – еле ворочая языком, начал он.
-    Все по плану, - пожал плечами Томазо. – Мне есть, что представить Совету Ордена.
С тех пор как те из морисков, что пригнали скотину в порт Коронья, узнали, во что им обойдется перевоз, армия снабжалась дешевой говядиной очень даже неплохо. Прижатые к морю мусульмане почти не торговались.
-    Но члены Совета тебя не любят, сам знаешь, - напомнил Генерал.
Томазо, разумеется, знал. Уж очень высокородные сеньоры собрались в Совете.
Генерал оперся о кровать и приподнялся повыше.
-    Они уже присылали мне требование о сборе Совета.
Томазо насторожился.
-    Да-да… - углом парализованного рта усмехнулся Генерал, - они подумывают о новом Генерале. А ты мешаешь… точнее, твои полномочия мешают.
Все было понятно. Случись Генералу скончаться не своей смертью, Томазо с его нынешними полномочиями имел право временно узурпировать власть и некоторое время вообще не созывать Совета Ордена. А значит, первым кандидатом в покойники был именно Томазо.
-    И что мне делать? – озадачился он.
-    Если не хочешь подхватить «итальянскую болезнь», как я, быстрее заканчивай с грандами, и езжай в Португалию. Сколько евреев туда уже перебралось?
-    Тысяч пятьдесят семей… - пожал плечами Томазо. – Точнее цифр у меня нет.
-    Этого хватит, - пробормотал Генерал, - конечно, тебе предстоит торг, но думаю, оговоренные двадцать дукатов за каждую душу мы, все одно, возьмем.
Томазо кивнул. Он тоже рассчитывал на эту цифру.
-    Вперед, Томас, - прикрыл глаза Генерал, - в Арагоне для тебя становится слишком опасно…
-    А как же подготовка к войне? – вдруг засомневался Томазо. – Вы же знаете, если вожди беглых морисков договорятся, а англичане успеют их вооружить, они нападут первыми…
-    Я за этим прослежу. Езжай. Сейчас деньги важнее…
Томазо раскланялся и вышел.
Опасность для него лично и впрямь была. С одной стороны, Томазо тихо ненавидели завербованные среди инквизиторов агенты. Нет, на прямой мятеж никто бы не отважился, – слишком уж крепко насадил их на крючок Томазо, но тихо нанять опытного человечка какой-нибудь не в меру самолюбивый инквизитор мог.
С другой стороны, против Томазо давно уже восстал Совет Ордена. Эти на убийство не пошли бы, но вот уличить любимчика Генерала в каком-нибудь нарушении орденских правил, чтобы затем долго и с наслаждением втаптывать бастарда в грязь, - это было по их части.
Но более всего Томазо не любили придворные Изабеллы и Бурбона. Обладая огромной номинальной властью, они давно уже плясали под дудку Ордена и прекрасно осознавали, кому этим обязаны более всего. Пожалуй, если бы фаворитом Изабеллы не был его однокашник, лежать бы Томазо в безвестной могиле – и давно.
Поэтому он исполнил предписание Генерала мгновенно. Отдал последние распоряжения, распределил обязанности среди своих людей и в считанные дни добрался до Португалии.
Евреев здесь и впрямь было много. Дети, повозки, ослы, старухи – все это ныло, скрипело, хныкало, ревело, жаловалось и совершенно забило все дороги. Хотя, надо признать, евреи и здесь остались евреями, и Томазо уже повсюду видел некогда придворных, а ныне уличных певцов и музыкантов, столы и скамейки башмачников и лудильщиков, суетливых извозчиков и вечно перепачканных носильщиков. И даже недешевый гостиный двор, в котором остановился Томазо, был забит битком, правда, уже иной публикой – респектабельной и знающей себе цену.
Конечно же, они вырвались из Арагона не без труда. Понимая, что бывшие казначеи и юристы, крупные врачи и профессора будут откупаться каждый раз, Томазо в свое время выслал на дороги несколько сотен человек – с самыми устрашающими бумагами. И за три месяца казна Ордена пополнилась несколькими сотнями тысяч старых мараведи, - естественно, нигде не учтенных.
-    Молодец, Томас, - оценил его инициативу Генерал.
Неучтенные деньги были, пожалуй, втрое, а то и вчетверо ценнее учтенных, - именно на них Орден содержал самую засекреченную, самую важную агентуру.
Ну, и, конечно же, очень много сдала в общую кассу, а еще больше не сдала Христианская Лига.
-    Ты, надеюсь, все зафиксировал? – ревниво поинтересовался Генерал.
Томазо ухмыльнулся.
-    Еще бы.
Они оба понимали, что именно из этой молодой энергичной поросли когда-нибудь вырастут наиболее влиятельные члены общества. И каждый, кто хоть раз соблазнился сунуть руку в Церковный кошелек, будет на крючке – всю его блестящую жизнь.
Ну, и кое-что сумели конфисковать таможенники. Разумеется, меньше, чем могли бы.
Томазо окинул оценивающим взглядом выходящую из гостиного двора еврейскую элиту. Он видел: снять последнее все равно не удалось. И от этого было немного досадно.
***
Сеньор Томазо сел в карету и сунул Бруно завернутый в холстину кусок пирога.
-    С мясом.
-    Спасибо, сеньор Томазо, - принял сверток Бруно.
Сеньор Томазо уселся поудобнее и вытер мокрое лицо кружевным платком.
-    Значит, мироздание подобно курантам?
Бруно кивнул и развернул холстину.
-    А причина всего беспорядка – первородный грех?
Бруно откусил кусок пирога. Он уже объяснил сеньору Томазу, что все проблемы человека упираются в первородный грех Господа Бога, забывшего об Адаме и Еве и пустившего все на самотек на самом важном этапе.
-    А больше никакой причины быть и не может, - с набитым ртом проговорил он, - любой мастер знает, как важна доводка курантов.
Сеньор Томазо заинтересованно хмыкнул.
-    И что ты предлагаешь?
Бруно с усилием проглотил очередной кусок. Пирог оказался вкусным.
-    Придется доделать за Господа наладку. Я думаю, там немного работы.
Монах опешил.
-    А ты не много на себя берешь, еретик? Не боишься кары Господней?
Бруно кивнул.
-    А как иначе… я ведь мастеровой. В моем деле страх Божий – только помеха.
Сеньор Томазо моргнул и уставился в пространство перед собой. Похоже, он тоже понимал, что одним страхом Божьим дела не делаются.
-    И что… ты серьезно думаешь, что можно изменить Все?
Бруно ссыпал в рот крошки, собранные с холстины и принялся рассказывать про воробья. И сеньор Томазо смеялся в точности там, где положено смеяться человеку, знающему монастырский быт. А когда он отсмеялся, Бруно подвел итог.
-    Все изменить может даже воробей. Мастер должен еще и понимать, что именно он только что изменил.
Сеньор Томазо некоторое время шевелил губами, а потом с восхищением произнес:
-    Ну, ты наглец…
***
Томазо прибыл в Лиссабон и тут же, со всеми документами отправился в казначейство. Ему предстояло преодолеть два утомительных этапа: дележ взятой с евреев четверти товара между арагонской и португальской сторонами и главное – собственно деньги за евреев.
Однако партнеры по сделке сразу начали жульничать.
-    Это по вашим данным их пятьдесят тысяч семей через границу перешло, - нагло глядя в глаза Томазо, начал уверять казначей португальской Короны, - а по нашим – всего восемнадцать…
-    Вы хотите сказать, что за пятьдесят тысяч семей превосходных рабов нам заплатят, как за восемнадцать? – прищурился Томазо.
-    И то не все и не сразу, - нахально улыбнулся казначей, - это ведь мы несем расходы на их содержание…
-    Что-что? – не понял Томазо.
-    Все время, пока мы их не продадим, их придется кормить, лечить, а то и одевать, - поучительно произнес казначей, - вы же их совсем нищими к нам выпихнули.
В груди у Томазо полыхнуло.
-    Я все понял, сеньор, - начал он собирать бумаги со стола, - вы позволите, я проконсультируюсь у специалистов?
-    Сколько угодно, сеньор, - широко, щедро развел руки в стороны казначей. – Сколько… угодно…
Томазо поблагодарил, раскланялся, вылетел за дверь, и уже через час входил в кабинет Лиссабонского отделения Ордена.
-    К нему нельзя было идти без подготовки, - мгновенно понял, в чем дело, секретарь отделения, – я же писал Генералу, чтобы первым делом – ко мне.
-    Я не видел этого письма, - сокрушенно признался Томазо.
Секретарь, сожалея, развел руками и начал выкладывать на стол нужные бумаги.
-    Смотрите, здесь у нас донос на казначея в инквизицию. Очень серьезный донос, обратите внимание на подпись.
Томазо пригнулся к столу.
-    Да, вижу.
-    Но этого мало, - продолжил секретарь, - вот агентурные сведения о его любовной связи. Обратите внимание, с чьей супругой.
Томазо перевел взгляд и едва не присвистнул.
-    Хорошая у вас агентура, - не без восхищения отметил он, – нам еще такому учиться и учиться…
-    Что вы, сеньор Хирон, - благодарно улыбнулся секретарь, - это нам у вас нужно учиться… Как вы их всех вокруг пальца! И-эх! Никто и тявкнуть не успел!
Они рассыпались во взаимных комплиментах, затем еще раз и еще, а на следующий день, хорошенько выспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, Томазо опять появился у казначея Короны. Молча, по-хамски сунул ему под нос донос в инквизицию, едва успел выдернуть лист из мгновенно вцепившихся в бумагу рук и немедля достал вторую бумагу.
-    А это уже о вашей любовной связи… - издали показал он листок.
Казначей дернулся вызвать охрану, но увидел торчащую из-под плаща шпагу, затем, наконец-то, задумался о происхождении компрометирующих его бумаг и сразу как-то спекся.
-    Что вам надо?
Томазо аккуратно вложил бумаги в тубу, сунул тубу за пазуху, сел напротив казначея и лишь тогда соизволил ответить.
-    Вы прекрасно понимаете, что: выполнения взятых Португальской Короной взятых на себя обязательств. По двадцать золотых дукатов за душу из расчета пятьдесят тысяч семей. И немедленно.
-    Сейчас казна пуста, - сверлил взглядом то место, куда была сунута опасная туба, казначей, – Его Высочество обещал вам невыполнимое. Мы не можем заплатить вперед.
Томазо улыбнулся; он это прекрасно знал. Но он знал и другое: казначей может найти в пыльных углах своих сундуков раза в два больше, чем стоят все евреи-беженцы вместе взятые.
-    Знаете, у солдат есть такое правило, - поднялся он со стула, - если вынул саблю из ножен, руби. Я свою саблю вынул.
-    Подождите! – вскочил казначей, - подождите…
Томазо остановился и уставился ему глаза. Он уже видел, что тот сломлен.
-    Вы же знаете, - заторопился казначей, - Корона не может объявить о взятии арагонских евреев в рабство сразу по прибытии…
Томазо кивнул. Если Португальцы это сделают, взвинченные евреи мгновенно собьются в отряды самообороны. Эту ситуацию Высокие Стороны обсуждали многократно.
-    Мы сможем начать продажи лишь через полгода, - жалобно посмотрел на него казначей.
И это тоже обсуждалось, - как самое лучшее решение. Следовало объявить евреям, что убежище они получили не навсегда, и честно предупредить о смене позиции Короны и предстоящем рабстве для тех, кто не покинет христианскую Португалию через полгода. И тут же усложнить порядок выезда.
Выигрыш получался приличный. Уже заплатившие за вход в Португалию, евреи будут вынуждены снова платить, - теперь уже за выход. Ясно, что они тут же начнут скидывать вывезенный из Арагона товар – по дешевке, и казначеи Высоких Сторон уже обговорили цену, до которой следует довести отчаявшихся евреев.
Затем обнаружится, что преодолеть новые пограничные и таможенные препоны смогут лишь немногие, и вот тогда среди еврейских общин начнется раскол.
Это был самый важный момент. Профессионально жадные казначеи предлагали вообще никого не выпускать, но подобная мера опять-таки вела к объединению общин и племен. Дабы этого не допустить, следовало устранить влияние элиты, а для этого еврейскую элиту следовало выпустить из страны.
-    Вы понимаете, о чем я говорю? – уже совсем отчаянно посмотрел казначей.
-    Я вас понимаю, - кивнул Томазо, - но товар уже у вас, а нам нужны деньги – сейчас, а не через полгода. И, пожалуйста, золотом.
***
Иосифу повезло. Там же, на таможне он помог при паковке бывшему секретарю арагонского двора, и тот, видя, что парень честен и старается, взял его с собой в Лиссабон. Секретарь полагал, что ему еще понадобится человек, когда он будет въезжать в новый дом в столице. А когда через четверо суток тряски на козлах рядом с кучером, Иосиф сошел на главной площади столицы, их настигла главная новость.
-    Какой указ? Как в рабство?! – растерянно моргал дослужившийся до титула «Дон» бывший секретарь двора. – Меня – в рабство?!!
-    Не именно вас, благородный Дон, - смущаясь, поправил его принесший весть королевский посыльный, - этот указ касается всех евреев. И не сейчас, а через полгода. И только тех, кто не захочет выехать.
-    А куда нам выезжать?! – заорал Дон. – К протестантам нельзя?
-    Нельзя, - мотнул головой посыльный.
-    К мусульманам, почти никуда, нельзя!
Посыльный лишь убито мотнул головой.
-    И что – обратно в Арагон?! В такое же рабство?!
Он все орал и орал, а Иосиф бессильно осел на мостовую и закрыл лицо руками. Он очень устал бежать.
***
Место временного поселения для своих людей Амир получил только после двух недель отчаянных уговоров.
-    Мы же одной веры, - две недели заглядывал он в лицо не расстающегося с кальяном здешнего сеньора. – Мы послушные; мы своим сеньорам всегда платили…
-    Эмир вас принял, эмир пусть и землю дает… - равнодушно пыхал сеньор – две недели подряд.
И только когда Амир сунул его управляющему два десятка выпрошенных у старух разномастных золотых монет, дело пошло.
-    Смотри, Амир, - сразу предупредил управляющий, - я тебе лучшие земли даю, и ты это должен ценить. И упаси тебя Аллах, с местными ссориться!
-    Благодарю вас, сеньор, - преодолевая себя, униженно кланялся Амир, - Аллах вас наградит… а мы будем благодарны вам всю нашу жизнь…
-    Особенно за молодежью приглядывай…
-    Все будет по вашему слову, сеньор.
-    А главное, плати подати, не бери пример с местных, - они уже совсем обнаглели, и чти нашего благодетеля…
-    Вы – наш благодетель, - преодолевая рвотные позывы, еще ниже кланялся Амир.
Он видел, какая удача им выпала. Другие тоже платили – всем, кто хоть что-то обещал, но землю для пастбищ получили только несколько племен. А новые беженцы все шли и шли.
***
Мироздание нуждалось в доводке, и Бруно искал общий для всех шаблон. Как музыкант настраивает свои инструменты по камертону, так и часовщик более всего следит за тем, чтобы зубья сопряженных шестеренок были идентичны. И Бруно смотрел вокруг, изучал каждого встречного человека, но понять, что в нем является «зубом», не мог.
-    Если понять, где у человека «зуб», - можно будет собрать из людей любой механизм, - уверенно объяснял он сеньору Томазо.
Бруно, вообще, уже многое знал о человеке.
Он знал, что человеком движет страх, корысть и гордыня, то есть, пожизненное падение, - именно так затяжное падение прикованного к часовой цепи камня движет весь механизм.
Он знал, что десять заповедей, как и вообще «приличия» – всего лишь балансир, помогающий удерживать все шестерни в одной плоскости, - дабы их «не болтало».
Он знал, что общественное положение – это пазы шестерни, титул – это размер шестерни, а богатство – количество зубьев. Все эти черты шестерен могут быть какими угодно, и только сопряженные зубья должны прилегать идеально. Иначе механизм наполнится скрежетом и начнет разрушать самое себя.
«Но вот чем люди прилегают один к другому?»
-    Нужен эксперимент, - вспомнил он как-то сказанное Олафом слово. – Иначе не разобраться. Вы понимаете, о чем я?
И тогда сеньор Томазо рассмеялся.
-    Еще бы! Я только этим и занимаюсь. Но что-то конца не видно…
***
Все прошло в точности так, как предполагал Томазо. Узнав о жутком указе Португальской Короны, евреи сначала впали в оцепенение, затем начали яростными толпами собираться вокруг своих раввинов, бывших секретарей, казначеев и прочих важных фигур и… ничего более. Элита, прекрасно понимающая, что для нее щелку оставили, разделять свою судьбу с народом не спешила.
-    Мы послали делегацию королю, - внятно, так, чтобы поняли все, объясняли они, - и нам обещали рассмотреть нашу просьбу в ближайшее время.
И одновременно с этим, по бросовым ценам скидывался весь ввезенный в Португалию товар, а семьи раввинов, казначеев и секретарей грузились на суда и немедля выходили в море.
В Ордене знали, в сколь круглую сумму обошлись эти рейсы элите; Орден эти суда и обеспечил. Да, приходилось держать слово, поскольку матросам рты не заткнешь. Да, гарантий, что протестантское судно, на которое предстояло перегрузить элиту, не откроет огонь, не было никаких. Да, денег у евреев почти не осталось – даже у элиты. Но суда делали рейс за рейсом, и вскоре на этой простой операции Орден заработал столько, сколько сахарные плантации приносили за год. И все – нигде не учтенным золотом.
-    Вы, сеньор Томазо, один знаете, как снять с одной овцы семь шкурок, - выразил свое восхищение секретарь Лиссабонского отделения.
-    Девять, - поправил его Томазо, - мы сняли с евреев девять шкур.
Так оно и было, если считать облегчение монеты, конфискацию ссудных лавок и обменных контор, скупку еврейских пастбищ и виноградников после указа об изгнании, изъятия по пути следования, таможню, плату за вход в Португалию, оптовую продажу евреев португальской стороне, будущие доходы от скупленного по дешевке товара и предоставление судов для бегства.
-    Я бы и десятую шкуру снял… для ровного счета, - улыбнулся Томазо, - но что-то воображения уже не хватает…
А вечерами он возвращался в комнаты гостиного дома, тщательно смывал с тела накопившуюся за день усталость, падал в кресло и начинал слушать. Да, этот часовщик порой нес полный бред, но Томазо все чаще и чаще находил в этом потоке то, что ценил более всего, – свои новые идеи. И вскоре сердце успокаивалось, и он засыпал сном совсем еще чистого ребенка.
И ровно в тот день, а точнее, вечер, когда он вытряс из казначея последнюю партию золота, началась война с Гранадой. Как и ожидалось.
***
О том, что возле границы собираются войска, Амир услышал от беженцев, чудом, в числе последних прорвавшихся в Гранаду.
-    Солдат – видимо-невидимо! – размахивал руками мелкий костистый крестьянин, - лошадей отбирают сразу! А ваших коров, говорят, мы в Гранаде съедим!
-    Это еще что! – перебил его второй и продемонстрировал дыру в своем поношенном плаще, - это в меня сеньор какой-то стрелял! Просто так! Ни за что! Я еле ноги унес!
-    Далеко они от границы? – оборвал его на полуслове Амир.
-    Да, вот они… - махнул рукой в сторону Арагона беженец, - за рекой лагеря разбили… полдня пути.
Амир оттащил крестьянина в сторонку, задал еще несколько вопросов, и уже через час на самом выносливом жеребце и с одной кобылой в поводу – на смену мчался в сторону столицы эмирата. А уже к вечеру следующего дня он добрался до дворца визиря и сразу метнулся к охране.
-    Куда! – загородили собой проход здоровенные марокканцы.
-    Братья… - выдохнул Амир, - война!
Марокканцы долго и бессмысленно жевали губами, переваривая сказанное, и не поверили.
-    У тебя с головой все в порядке? Мы же ни с кем не воюем!
-    Зато с нами воюют! – выпалил Амир. – Войска уже в Мурсии, на границе с Арагоном!
Марокканцы оглядели его пропитанную пылью одежду, затем отметили, что жеребец хороший, да, и подмена есть, а значит, господин торопился и прибыл издалека… и поверили.
-    Подожди здесь, сейчас мы начальнику охраны скажем.
Амир кивнул, а еще через четверть часа выкладывал все, что узнал эмиру.
-    Их можно остановить! – торопился Амир, - мы еще успеем ущелья занять!
Визирь, как и всякий горец, должен был понимать, как важно занять в ущельях ключевые позиции.
-    А еще лучше опередить! Наши мужчины давно готовы! Давайте нападем первыми!
Визирь хмыкнул, опустил глаза и долго, задумчиво что-то разглядывал в чашечке из под кофе.
-    А если это ошибка?
-    Какая ошибка? – не понял Амир.
-    А если они не собираются нападать, а мы до срока стянем войска на границу? Не подумают ли они, что мы и впрямь собираемся напасть?
Он просто боялся.
-    В любом случае, вы должны сообщить эмиру, - выдохнул Амир.
-    Не тебе решать, юноша, что я должен, а чего не должен, - с раздражением обозначил, кто есть кто, визирь. – Я вообще думаю, что это недоразумение. Скорее всего, крестьяне видели обычный пограничный заслон, чтобы ваши к нам не бежали.
Амир опешил. Визирь не просто боялся. Он вообще ничего не собирался предпринимать!
-    Их можно опередить, - тупо повторил Амир. – Если напасть первыми, можно даже Арагон занять – навечно. А ждать – верный проигрыш…
-    Езжайте, домой, юноша, - поморщился визирь и подал знак охране, - я вижу, вы слишком начитались книг о военном искусстве.
Амир механически поклонился, развернулся и на подламывающихся ногах направился к выходу, и лишь у дверей обернулся.
-    Вы не понимаете, - глухо произнес он, - они не остановятся. Никогда.
***

Комментариев нет:

Отправить комментарий